Такими он их и увидел – себя и ее – в зеркале на вершине подъема. Натали казалась даже выше обычного.

«Смешно… – ему вспомнилось полотно одного мирискусника[16]. Кажется, это был Николай Ульянов. А картина называлась, дай бог памяти, «Пушкин с женой перед зеркалом на придворном балу». – Ну, я не Пушкин, да и Наташа – не Гончарова, так что…»

– Однако!

Генрих повернулся на голос. Слева на лестнице стоял мужчина в мундире дипломата. Седой, круглолицый, с нездоровым румянцем на белом рыхлом лице. Маленькие бесцветные глазки удивленно взирали на Генриха из-за поблескивающих в свете ламп стекол очков в тонкой золотой оправе.

– Прошу прощения, сударь?!

– Вы! – опешил мужчина. – Здесь?!

– Не знаю, право, о чем, вы! – пожал плечами Генрих, начиная наконец узнавать собеседника. – Разрешите представиться, Генрих Николаевич Шершнев.

– Генрих Ш…

– Баронесса Цеге фон Мантейфель, – продолжил между тем Генрих. – С кем имею честь?

– Пардон, месье! Как вы сказали? Шершнев?

– Полковник Шершнев недавно из-за границы, – холодно пояснила Натали, крепче сжимая руку Генриха. На его взгляд, несколько сильнее, чем следовало.

– О, мой бог! Какой конфуз! – но, судя по всему, дипломат на столь откровенную ложь не купился. Просто отступил, чтобы не затеять ненароком скандал. – Разрешите представиться! Полонский, Эдуард Аркадьевич. Мадам, месье!

– Мадемуазель! – поправила Наталья.

– Миль пардон! – отступил Полонский, пропуская их наверх. – Прошу прощения! Обознался…

– Вашу карточку, сударь! – шагнул им навстречу мажордом в старорежимной ливрее.

– Я забыл наши карточки в машине, – процедил сквозь зубы Генрих, ему начинали надоедать неуклюжие маневры потенциальных нанимателей.

«Хуже китайцев, ей-богу!»

– Объявите просто… Полковник Шершнев и баронесса Цеге фон Мантейфель…

– …и баронесса Цеге фон Мантейфель! – объявил мажордом, и Генрих ввел ее в зал.

Общество на ее имя отреагировало довольно дружно. Она разом притянула все взгляды, кое-кто обернулся, другие повернули головы, и любопытство их случайным не назовешь: последний раз Натали выходила в свет, когда ей едва исполнилось восемнадцать, а сейчас…

«Почти двадцать четыре… Как быстро летит время!»

А ведь Мантейфели фамилия знатная. С историей и родственными связями, хотя и без денег, но это уже совсем другая история, поскольку происхождение и деньги не всегда идут рука об руку.

«И что теперь? Бить будете или обнимать?» – Но мысль эта – всего лишь дань дурному настроению. Бить не стали бы, даже если бы узнали, кто она на самом деле. А вот обнять… Скорее всего, многие искренне рады тому, что она вернулась из небытия и безвестности. Другим – просто любопытно, но и любопытство – не порок.

– Натали!

– Екатерина Владимировна, милая!

«Ну, что мне стоит, в самом деле, пять минут побыть «душечкой» и «лапушкой»!»

– Полковник! Баронесса!

– Рад вас видеть, дорогая! Душевно рад случаю познакомиться… полковник!

– Генерал!

К ним подходили. Им улыбались. Вокруг них вели хоровод. Заговаривали. Задавали вопросы. Ждали ответов.

– Как ты изменилась, милая! Тебя, Тата, просто не узнать! Красавица! – Нона Бернсторф говорит громко, без стеснения. На ухо шепчет тихо, обдавая жаром губ. – Подстилаешься? Он богат?