«Как бы снова стрелять не пришлось!» – усмехнулась она мысленно и сделала еще глоток. Яблочный самогон оказался неплох. Несколько крепковат, пожалуй, если ты не напиваться пришел, а по делу, но хорошо очищен и на вкус недурен.
«Вполне!»
Вообще, если иметь в виду чисто материальную сторону жизни, все обстояло «просто зашибись», как говорят на философском факультете Питерского университета. Поздний вечер, почти ночь. Просторный полуподвальный зал с высоким сводчатым потолком. Приличная публика – большей частью молодежь – и отменный джем-сейшн[54]. Во всяком случае, те музыканты, что играли сейчас, Наталье нравились. Особенно девушка – саксофонистка. Феодора Курицына – такое странное имя выкрикнул ведущий – играла на альте[55] и делала это превосходно. Мелодия, словно бы, рождалась сама собой, жила в горячем и диком воздухе, которым дышали слушатели, бродила в крови, играла невероятно женственным телом Феодоры. Это и всегда казалось Натали стильным и эротичным, когда женщина играет на саксофоне, но у Курицыной, судя по всему, был недюжинный талант. Причем не только к музыке. Однако Натали пришла сюда не ради джаза, тем более, не ради этой раскованной девушки – Феодоры Курицыной.
Время перевалило за полночь. И перед Натали стоял уже второй стакан с выпивкой, и самогонки в нем оставалось – на самом дне. Начинало надоедать ждать. Становилось тошно и муторно. Одиноко…
Натали знала это настроение. Ненавидела, но ничего с собой поделать не могла. Если накатывало, то накрывало с головой. Тогда оставалось только терпеть и надеяться – до и после, но, увы, не вовремя – что не застрелится как-нибудь ненароком в одно из таких паскудных мгновений.
«Генрих…» – удивительно, что она вспомнила именно о нем. Сейчас, здесь, во время острого приступа депрессии.
Выстрел. Вспышка. Пуля ударила в грудь, и Генрих сделал шаг назад, отступая перед неодолимой силой, но не упал. Устоял. Стоял как вкопанный и ощупывал грудь. Под затянутыми в перчаточную кожу пальцами ткань пальто быстро намокала, и темное пятно растекалось книзу.
Пауза затягивалась.
«Отчего он не падает?»
Но на самом деле, главный вопрос формулировался иначе:
«Отчего я не стреляю?»
Натали стояла на мосту, ощущая под ногами неровности булыжной мостовой, дышала холодным ночным воздухом, вдыхая мороз и выдыхая пар, смотрела на Генриха, на его освещенное светом фонаря лицо, и не стреляла.
«Отчего я не выстрелила? И что случилось бы потом, после моего выстрела? И чего не случилось?»
Генрих тот еще тип. Наемник. Кондотьер. Злой гений нынешней контрреволюции, случившейся так удачно, что и нарочно не подгадаешь. Натали не заблуждалась на его счет. Генрих тот, кто он есть, и, приехав на переговоры с пригласившими его к сотрудничеству людьми, он имел в виду и других, к которым, в конце концов, и перешел. Грех было не воспользоваться ситуацией. И Натали не осуждала его, нет. Он таков, чего уж там! Увидел возможность получить больше – вернуть утерянное и отомстить недругам – воспользовался ситуацией, не колеблясь, и наверняка дожмет, получит свое до последней копейки. И все-таки…