Городу понадобилось три месяца, чтобы превратиться в «пыльный котел». Мулы и лошади вьпципали все до травинки, солнце иссушило землю, и налетевшие ветра подняли ее в воздух. Шутили, что в воздухе носится недвижимость. Солдаты утрамбовывали сапогами пыль на немощеных улицах. Лафеты орудий дробили булыжник под колесами. У мух никогда еще не было такой поживы, как в то лето: животные, телеги с фуражом и нечистоты от четверти миллиона человек, по большей части стекавшие в озеро позади Белого дома. Все. что не шевелилось, было густо засижено мухами.

Шесть месяцев спустя Вашингтон превратился в болото. Улицы стали черными и вязкими от грязи. Озеро с нечистотами вышло из берегов. Зарядили дожди и вымыли землю с пустых полей. Башмаки и копыта взрыли почву. В дни. когда стояла сплошная облачность, в воздухе носилась рыжая копоть от тысяч каминов и плит, отапливавшихся мягким виргинским углем, а под дощатыми настилами чавкало и булькало. Идущие по ним люди шатались, как пьяные, пытаясь добраться от одного поручня до другого и иногда хватаясь друг за друга в поисках точки опоры. Им приходилось пересекать улицы по колено в трясине, оставляя в ней свою обувь и самообладание.

Война сделала Вашингтон отвратительным местом.

НЕБОЛЬШИЕ гладкие десятицентовые купюры, хрустящие доллары. пачки десяток в бумажнике, подобные простыням на свежезаправленной постели:

деньги федерального правительства убедительно смотрелись на стойке бара, над которой висела надпись: «солдатам алкоголь не продается»: складывались в тугой узел, чтобы поместиться в нагрудном кармане мундира артиллериста, обещая своему обладателю новый костюм, крепкую выпивку или возобновление кредита на Ма Эпплбаум; нашептывали видения, улаживали ссоры. За все это следовало благодарить Спенсера Мортона Кларка — инженера, обязанностью которого было изготовление новых денежных знаков Казначейства, надзор за нарезкой и обрезкой готовых банкнот, поставляемых частными типографиями в виде огромных листов.

Ему было пятьдесят два, может пятьдесят три года, он жил вместе с миссис Кларк в невысоком обшитом досками доме в третьем квартале: спал на втором этаже, в спальне с окнами, выходившими на задний двор, и держал темнокожего слугу. Каждый день он неторопливо совершал прогулку вдоль Уай-стрит: блестящий новенький цилиндр, чиновничье пальто, щегольские ботинки, бакенбарды. Мистер Кларк говорил в нос, и его акцент не был виргинским, но он пробыл в Вашингтоне достаточно долго, чтобы помнить то время, когда все булыжники на Пенсильвания-авеню еще находились на своих местах, а по обе стороны улицы лежали зеленые поля. Два года. Теперь вдоль проспекта стояли многоквартирные дома и деревянные лачуги, булыжный камень лежал вкривь и вкось, утопая в грязи там, где прошла колея. Вокруг него по дороге кружился людской поток: люди в синих мундирах: офицер конфедератов в белых перчатках: встревоженный гражданский, спрашивавший дорогу к госпиталю; вереницы покрытых копотью и перевязанных инвалидов, с трудом ковылявших к своему месту на постой; идущий босиком негр. Щелканье хлыста и грохот, по улице пробивается артиллерийский обоз, предупредительные крики возниц тонут в скрипе колес.