Осенью 1814 года Борис Белозерский поступил в Петербурге в Пажеский корпус. Он нашел несколько случаев увидеться с Лизой, однако семейство Ростопчиных вскоре отбыло за границу. Между детьми на несколько лет завязалась переписка, длившаяся вплоть до возвращения опального семейства в Россию в 1823 году.

Изредка он получал краткие письма от Глеба, но отвечать ему не имел возможности, так как тот постоянно находился в дороге. И только зимой 1817 года Глеб написал брату из Генуи, что они с Евлампией надолго обосновались в одном богатом доме с прекрасной библиотекой и намерены жить здесь сколько захотят, ни в чем себе не отказывая.

В том же 1817 году, в месяце мае, по аллее Гайд-парка катилась легкая коляска, запряженная прелестной дымчатой лошадкой. Ею правил важный дородный кучер, одетый в богатую ливрею, с воротничками, высоко подпиравшими его синие выбритые щеки. На кожаных подушках сиденья расположились молодая дама с маленькой девочкой. Эта пара невольно привлекала всеобщее внимание гуляющих лондонцев. Пассажирки были слишком несхожи, чтобы заподозрить в них мать и дочь. Дама, светлая голубоглазая блондинка, хрупкая и задумчивая, меланхолично созерцала проплывающие мимо цветущие кусты сирени и клумбы с примулами. Ее бледное тонкое лицо было серьезно, но озарялось нежной улыбкой, когда она обращала взгляд на сидевшую рядом девочку. Маленькая красавица лет пяти-шести, вертевшаяся во все стороны, ни секунды не оставаясь в покое, была, несомненно, уроженкой Индии или Бирмы. Смуглая, изящная, как статуэтка, черноглазая, как лань, шаловливая, как бабочка, — баловница готова была на ходу выскочить из коляски и побежать по дорожкам парка. Снисходительные выговоры, которые делала ей блондинка, давали основания полагать, что шалунью не наказали бы строго. Обе говорили по-французски и были одеты по последней парижской моде.

Им навстречу двигалась другая коляска, более вместительная. В ней также сидела дама в сопровождении няни с ребенком. Рядом с коляской гарцевал всадник на вороном коне. Он беседовал с дамой, которая слушала его весьма невнимательно, потому что была поглощена лепетом своей маленькой дочки, с виду лет четырех от роду.

— Таня приглашена на детский праздник к лорду Хаксли, но я не знаю, Павел, пускать ли ее? — Дама обратилась наконец к своему спутнику. — Говорят, там бывает бог знает кто.

Она заговорила по-русски, и няня-англичанка сразу выпрямилась с чопорным видом, отвернувшись в сторону.

— Нет, Ольга, она должна пойти, — ответил всадник, выглядывая в толпе знакомых. — Ты и так слишком над ней трясешься. Это даже неприлично, милая.

— Друг мой, она досталась мне так дорого, что в этом нет ничего странного! — возразила княгиня Головина мужу. Ее античная красота несколько поблекла за четыре года, прошедшие с момента родов. Она пополнела, стала проще одеваться и причесываться и заметно утратила желание нравиться мужу. Было заметно, что в центре ее вселенной отныне находится дочь — очаровательная, избалованная и уже манерная куколка, в свои четыре года привыкшая всеми помыкать.