— Какая она у нас красавица! — лепетала мать, склоняясь над малышкой. — На кого же она похожа? Иной день мне кажется, что Танюша вся в меня, а порой я вижу, что девочка пошла в тебя, дорогой…

Князь неопределенно хмыкал, а на душе у него кошки скребли…

Евгений поздравил княгиню, пожелал ей скорейшего выздоровления и, едва взглянув на троюродную племянницу, поставил супругов в известность, что сегодня же отбывает в Москву. На самом деле он твердо решил догонять армию, даже если она уже находится на подходе к Парижу. Единственным камнем преткновения был Вилимка. Он ему очень мешал.

— Оставайся у князя Павла, — предложил ему граф. — Сам видишь, семья добрая, богатая, работы с тебя много не спросят.

— Ни за что! — горячо сопротивлялся мальчуган.

— Неужели потащишься со мной на войну? Тебе же всего десять лет…

— Одиннадцать! — возмущенно поправил Вилимка. — А войну я видал, ничего такого! Не возьмете добром, я ползком за вами приползу!

В конце концов граф сдался: «Едем!» — а будущий маленький вояка огласил дом троекратным звонким «Ура!».

Уже трясясь в карете, Вилимка спросил:

— А как так получилось, барин, что у князя дочка было померла, а потом вдруг ожила?

— Что-что? — переспросил Евгений. — Что за глупости? Сплетни из лакейской! Учти, если будешь мне докучать такими пустяками, отправлю тебя по почте в Москву.

Вилимка живо представил себя упакованным в почтовый ящик и больше не задавал вопросов.

Розенгейм встретил старшего полицмейстера со скорбным лицом.

— Должен вам сообщить, что свидание невозможно… — проговорил он. Дмитрий даже не удивился. Он уже понял, что начальник тюрьмы его возненавидел и всячески будет препятствовать его встречам с Еленой.

— Я должен увидеться с Мещерской и я с ней увижусь! — перебил его Савельев. — По какой причине вы мне отказываете?

— По самой веской, — вздохнул Леонтий Генрихович. — Мещерская умерла вчера, от родов…

— Врешь! — вырвалось у бывшего гусара.

— Извольте выбирать слова, — оскорбился Розенгейм. — Здесь вам не конюшня и не трактир!

Ошеломленный известием, Дмитрий опустился на стул, хотя хозяин кабинета не предлагал ему сесть. «Сгубил сироту! — стучало у него в висках. — Нет и не будет мне прощения!»

— А ребенок? — тихо спросил он. — Ребенок жив?

Начальник тюрьмы покачал головой и услышал, как гость, этот неотесанный солдафон, вдруг застонал. Розенгейм озадачился. Интуиция подсказывала ему, что полицмейстер является отцом ребенка, но ум заядлого шахматиста, привыкший составлять самые сложные логические комбинации, отказывался этому поверить.

— Хотите воды? — Он придвинул к Савельеву графин, но тот вскочил со стула, будто ужаленный какой-то мыслью.

— Где мать и ребенок? Куда вы их дели?

— У нас, между прочим, имеется очень порядочное кладбище, — претенциозно заметил Леонтий Генрихович. — Мы их похоронили, как должно, по христианскому обычаю. Вы не переживайте…

В голосе начальника тюрьмы послышались теплые нотки. Не то чтобы ему стало жаль полицмейстера, просто Розенгейма одолевало любопытство.

— Не желаете взглянуть на могилку? — предложил он.