Они внимательно смотрели друг на друга. Миа силилась понять, какие мысли возникли у него в голове при появлении в дверях молоденькой безмолвной женщины. Не промахнулась ли она, одевшись столь непринужденно – в шорты и шлепанцы, в то время как более подобающими моменту были бы платье с босоножками – стиль, который предпочли бы мама и Кейти?
Мик первым нарушил молчание. И произнесенное им слово имело эффект пощечины:
– Да?
Он не понял, кто она.
Не выдержав, она опустила глаза и стала смотреть на придверный коврик, из ворса которого пыталась вырваться запутавшаяся муха. Когда Миа пыталась представлять себе их встречу – а делала она это много-много раз, – ей представлялись естественный порыв Мика обнять ее и, словно ознаменованное этими первыми объятиями, восстановление невидимой связи отца с дочерью. Была она готова и к другому: Мик заявляет, что утекло слишком много времени, или старательно закрывает ее от своей второй жены, которая ничего не знает о ее существовании. Однако ни в одном из своих воображаемых сценариев Миа не предусмотрела, что он может ее не узнать.
Когда она подняла глаза, Мик все так же стоял в ожидании, вопросительно приподняв брови и чуть склонив голову набок, краешки его губ были слегка раздвинуты в едва уловимой улыбке. Она не понимала, подталкивал ли он ее своим видом к диалогу или недоумевал по поводу ее молчания.
– Я… – начала она, и ее глаза искали в выражении его лица некий проблеск, который избавил бы ее от унижения. – Я – Миа.
Выражение его лица не изменилось.
Надо ли это говорить? Стоит ли ей говорить, что он – ее отец? Слава богу, что Финн не пошел с ней: оказаться свидетелем такой сцены было бы слишком.
– Я – твоя дочь, – наконец произнесла она.
Улыбка исчезла с его лица, и он несколько раз часто моргнул. Его взгляд заскользил по ее лицу в поисках того, что он, вероятно, мог ранее не заметить.
– Прости, я… я и предположить не мог, что ты…
Она продолжала стоять перед ним.
– Что же мы… – после некоторой заминки сказал он и посторонился, – …заходи.
Она прошла по прохладному белому коридору и оказалась на со вкусом оборудованной кухне. Просторное помещение окаймляла Г-образная гранитная столешница, а в шкафчиках за стеклом стояли изящные бокалы. Многие кухонные приборы были из нержавеющей стали: беспроводной чайник, двухконфорочная плита со встроенными часами с цифровой индикацией, узкий холодильник. Стены, тоже белые, оставались голыми, если не считать часов в форме гитары и четырех почти незаметных колонок фирмы «Боуз», из которых звучала композиция Нила Янга.
Взяв тоненький пульт дистанционного управления со стеклянного обеденного стола, заваленного журналами, страницами с нотами и текстами песен и почтой, Мик выключил музыку. Он казался ошеломленным.
– Вот так неожиданность.
Миа от растерянности так и не могла сообразить, что сказать, и чувствовала, как у нее запылали щеки.
– Усаживайся на террасе, – предложил он, указывая на выходящие в сад распашные стеклянные двери. – А я приготовлю нам что-нибудь выпить.
Она вышла из дома и оказалась у кромки сада с низкой каменной стеной – единственной преградой, отделявшей владения Мика от пляжа. В воздухе пахло солью и свежестью. Она сделала глубокий вдох. В тусклом вечернем свете едва угадывалась линия горизонта – голубоватый небосвод растворялся в густо-сиреневом цвете, переходящем в сумеречно-синий. Где-то поодаль слышался шум прибоя, и она попыталась сосредоточиться на этом звуке.