– Кабы я осознал, что стал бояться жену больше, чем милиционера, призадумался бы.

– Да нет, она хорошая. Просто за здоровье мое шибко печется. Нашептали, понимаешь, коновалы. Вот она и…

– На каком фронте воевал?

– 2-й Украинский.

– Соколы Малиновского? Уважуха.

– А тебе, судя по возрасту, не довелось?

– Отчего же. Сперва партизанил, потом на Карельский фронт попал.

– Орлы Мерецкова? Не менее достойные хлопцы.

– Уезжаешь или наоборот?

– Наоборот. Домой наконец прибыл. Ездили с супругой на юга, в санаторий.

– А почему наконец? Море не глянулось?

– С морем всё в порядке. Пять баллов. Просто билетов прямых не достали – пришлось с пересадкой возвращаться. А у нас, сам видишь, семь мест на двоих. Так что набегались-натягались, будь здоров.

– А чего везете? Ракушки?

– Фрукты. Тут ведь какое дело: детей-внуков побаловать надо, родне не привезешь – обидятся. Друзьям-знакомым, соседям. Опять же себя не обделить. Вот на круг и вышло. Знаешь, как говорят? Одному многовато, а верблюду в самый раз… А, черт! Кажись, моя возвращается!

Мужчина поспешно загасил папиросу, отщелкнул ее в урну и, словно выброшенная на берег рыба, часто-часто задышал, втягивая вглубь себя табачное послевкусие. И от этого рыбьего его поведения сделалось Барону исключительно тоскливо.

«Ну и?! Ты все еще ЭТОГО хочешь? Устал жить днем сегодняшним, захотелось получить уверенность в дне завтрашнем? Валяй, получай. Вот оно – ДНО. Со всеми вытекающими: коновалами, санаториями, внуками, соседями и обидчивыми родственниками… Опомнись, друже! Ну годик, ну два, ну пять… А потом все равно ведь завоешь на луну и тихо уйдешь. Ночью, не простившись. И ей, Ирине, от того только больнее будет… Нет, шалишь! Не жилец волк в человеческом доме. Разве что в зоопарке. Ну так и мы к небу в клеточку более привычные».

– Кто здесь еще мои пассажиры?! – взвизгнула-заголосила проводница. – Стоянка сокращена. Быстренько заходим в вагон, сейчас отправляемся.

И этот ее взвизг стал финальным аккордом.

Сродни грохоту захлопнувшейся крышке рояля.

– Ну, счастливо тебе, сокол Малиновского.

Барон крепко пожал ладонь фронтовика.

– И тебе всех благ, орел Мерецкова.

Басовито прогудел паровоз, загрохотали буфера, состав Пермь – Ленинград медленно тронулся. Барон припустил, запрыгнул на подножку и, не оглянувшись на оставляемый за спиной город Галич, с оставляемой в нем несостоявшейся красавицей женой, вернулся на свою полку. Все правильно. Так оно, всяко, честнее.

Как наставлял его Чибис: у бродяги два клина – поле, лес да посередь осина…

– …Я ж тебе говорила, что ни фига он на ней не женится, – удовлетворенно бухнула Влюбленность, наблюдая за этой мизансценой. – Поматросит дуреху и бросит.

– А ты, подруга, не торопись с выводами, – неуверенно возразила Любовь.

– А тут спеши не спеши – все едино. Ты вообще хотя бы раз видела долгие отношения после бурной ночи случайной любви?

– Насколько долгие? – уточнила Любовь, понимая, однако, что Влюбленность права.

– Допустим, несколько лет.

– Несколько лет – видела.

– Всё?

– Что «всё»?

– Съела?!

– Несколько лет – это иногда целая жизнь.