И сейчас от деда исходило какое-то радостное свечение, приводившее душу в тихий восторг.

Подходя к холму, Андрей Николаевич засмеялся и забормотал:

— Я взойду на гору, да я пошел под стрелу, да я пошел под стрелу…

— Ты что-то сказал, дед? — насторожился Николай.

— Нет, я песню вспоминаю, — озаботился он. — Старая строевая песня. Бойцы мои пели, под Уфой… Хорошая песня! Сейчас, погоди…

Он пошевелил губами, наблюдая, как Андрюшка гоняется за бабочками, и вдруг крепким звучным голосом запел:

Я взойду на гору,

Да я пошел под стрелу,

Да я пошел под стрелу.

Ты лети-то, стрела,

Да вдоль по улице,

Да вдоль-то по улице.

Ты убей, стрела,

Да доброго молодца,

Да доброго молодца!

Андрюшка со всех ног бросился к деду и встал под его правую руку, заглянул в лицо, тряхнул за штанину:

— Деда, ты с бозенькой говолишь? С бозенькой?

— С Боженькой, Андрей Николаевич, с Боженькой, — подтвердил дед. — Коль, пока не забыл: как меня похоронишь, так съезди в Башкирию. Километров десять от Уфы место есть, в степи. Найди его. Я после амнистии туда заезжал, да там целину подняли, все перепахали, хлеб сеют.

— Ну? И что? Зачем? — поторопил Николай, предчувствуя неожиданность в словах деда.

— А посмотри, не пророс ли мой грех? Не видать ли там костей.

— Каких костей, дед?! — чуть не закричал Николай. — Перестань!

— Человеческих, каких же еще, — невозмутимо ответил Андрей Николаевич. — Их ведь там не прикопали как следует. Как вспашут, так кости подымаются. Ты походи, пособирай да схорони. Потом как-нибудь еще съездишь. А место найдешь. Поспрашивай у трактористов, они скажут. Кости как камни: сколько ни собирай, все выпахиваются.

Николай сел на землю, стиснул кулаки.

— Мне что, дед, судьба такая выпала?

— Судьба, Коля, — вздохнул он. — Это еще не все. Дорога к храму длинная… Потом съезди на Обь-Енисейский канал. Там у шлюзов могила должна быть. Местные там хоронили, спроси стариков, должны знать. Хоть крест поставь, что ли… Я бы сам везде прошел, но не успею. Нет больше времени. Пошли, чего сел? Некогда сидеть.

— Говорят, когда в Есаульске начали первую скважину бурить, по городу какая-то старуха бегала, — сказал Николай. — Бегала и кричала, чтоб не трогали землю. Если тронут — мертвые из земли встанут и стоять будут.

— Альбина была. — Дед покачал головой. — Она будущее знала. Вот и мне срок назначила. Какое число сегодня, помнишь?

— Она тебе назначила срок?! — вскочил Николай. — Она?

Дед засмеялся, взял Андрюшку за руку и повел в гору. И снова запел:

Как по молодцу

Да плакать некому,

Да плакать некому.

«Если он сегодня умрет… Если он сегодня умрет…» Он не мог закончить этой фразы даже мысленно, а первая ее часть застряла в голове и сковала разум. Почему-то стало темно, ветер вылизывал траву и холодил спину. Стихли птицы, умолкли в траве кузнечики — мир мертвел на глазах, наливаясь синюшным оттенком.

— Коля? Коля! — донеслось, будто сквозь сон. — Что же ты сидишь? Гроза такая идет! Смотри!

— Храм строить надо, — Николай пошел в гору. — Обыденный храм…

Светлана набросила ему на плечи китель, повела за собой, как ребенка. Над холмом заворчал гром: сухая гроза электризовала воздух, ветер отвесно падал с неба и разбегался пыльными вихрями.