— Смотри, Коля, смотри, — тяжело дыша, повторял Андрей Николаевич, — да ничего не забывай!
— Знаю, почему следы прячут! — бормотал Деревнин. — Знаю! Мы хоть в землю их, в яму, а они?.. Ишь, моют! Сами-то давно отмылись! Политику отмыли свою. А тут вдруг пятнышко очутилось на ризах! Грязцы! Вот и стирают!.. А нас под топор пустили. Под топор!
Алтарная часть храма уже висела над обрывом, и обнажившийся фундамент из дикого камня напоминал корни дерева.
Земля лопалась под стенами и расходилась стремительными трещинами, будто зигзагами черных молний.
— Теперь помолиться хочу! — Андрей Николаевич отбросил палку и шагнул в храм. — Уходите от меня! Все уходите!
— Ты куда, дед?! — Николай схватил его за воротник. — Назад!
Андрей Николаевич отбил его руку, вырвался, погрозил:
— Не смей! Молиться буду!
Каменный пол в храме растрескался, так что между плитами проваливались ноги. В кромешной тьме он подошел к месту, где стоял иконостас. Почудилось, будто из мрака проглядывают светлые лики.
— Пойдем, дед! — закричал Николай. — Храм сейчас опрокинется!
— Уходи, Коля! — приказал Андрей Николаевич. — Зажги мне свет и уходи. Я долго молиться буду.
Со свода сыпалась кирпичная крошка, секла лицо.
— Назад! Назад, дед!..
— Зажги свет! Зажги, Коля!
Храм шевелился, трещали стены, и пол медленно уходил из-под ног. Андрей Николаевич вытолкал внука из храма — паперть уже поднималась на воздух. Коля прыгнул на берег, рванул на себя деда, однако тот уперся руками в каменный парапет, удержался и через мгновение стал недосягаем: между сушей и храмом легла саженная трещина. Лопнувшая земля разделила их, и черная бездна, разверзаясь на глазах, очаровала сознание.
Андрей Николаевич метался по темному храму, и гулкий его крик, усиленный пустотой, бил по ушам и уносился к небу.
— Света! Света хочу! Кто зажжет свечу?
Храм накренился и на мгновение замер, прежде чем рухнуть в бездонную черноту.
А молитва вырвалась из-под свода и воспарила над землей.
— Господи! Кто зажжет свет? Кто зажжет свет?!
с. Окунеево — г. Вологда, 1988 — 89 г.
ВОЛЬНОМУ — ВОЛЯ…
… В названии второй части романа Сергея Алексеева — «Доля» — слышится мне другое и тоже исконно русское слово — воля. Как бы ни складывалась жизнь, как бы ни давила личная, тесно связанная с условиями общественной жизни недоля, человек волен в душе своей, волен в конечном выборе своем — быть ли слепым исполнителем чужой вали, каким-нибудь «винтиком» в машине великой и бесконечной революции, или Человеком, подобием Бога, строящим свою жизнь по законам, вселенского разума, в соответствии с Природой, в том числе и прежде всего — с природой человека.
Сколько же еще испытаний выпадет на долю Андрея Березина и матери его! Испытаний, которые было бы точнее назвать искушениями. Потому что испытывается душа, нравственный ее стержень — совесть.
Мы встречаемся с Андреем в тот час, когда распахиваются перед ним двери камеры, из которой готовился он — и по делам своим, как справедливо полагал, — готовился перейти в мир иной. И предстоит ему искушение огромное — самому вершить суд скорый и страшный, вершить именем пролетарской диктатуры. В Сибирь он должен вернуться председателем ревтрибунала. Почему? За что ему такая «честь? Да потому, что именно такие люди, глубоко национальные, корневые носители духа народного, и должны стать, по замыслу архитекторов и прорабов строительства „нового мира“, движущей силой в бесконечном восстановлении, перестройке вновь и вновь методически разрушаемого гигантского муравейника, в который превращена Россия…