Все. Теперь уже ничто не спасет и не избавит от рока. Словно метроном, отсчитывая секунды, Николай сбросил китель и поднял веревку. Прежде чем спустить ноги с обрыва, в самый последний миг он неожиданно подумал, что, побывав внизу, уже невозможно станет жить как прежде. Казалось, в мире произойдет что-то необратимое, что-то сломается, безвозвратно испортится, как засвеченная фотопленка. И думалось ему, что спускаться придется глубоко и долго, но сакральное начиналось почти сразу же от поверхности, под слоем чернозема и песка, словно пулеметной очередью пробитого стрижиными норами.

Яма напоминала консервную банку с разрезанным боком.

Николай прирос к веревке. Струи сухого песка текли из-под ног, словно в песочных часах. Миг длился вечность.

Потом он вскинул голову и, увидев крест на куполе храма, потянулся к нему, стал карабкаться на берег, как на льдину. Стрижи метались у лица, задевали крыльями, выстреливая белый известковый помет. Крест приближался, и когда до него оставалось дотянуться рукой, вдруг взмыл в небо и утвердился на своем месте. Николай ощутил твердую землю под собой и встал на ноги.

Люди, сгуртившиеся у обрыва, почему-то попятились.

Он протянул к ним натруженные веревкой и изрезанные руки.

— Больно… Как больно!

— Что же вы рукавиц не взяли? — посожалел милиционер, заглядывая в скрюченные ладони начальника. — Я ведь специально привез!

Храм стоял в десяти шагах от обрыва, прямой, как свечка, непоколебимый и мощный. У самой земли стены его казались тяжелыми, монолитными, похожими на комлеватое старое дерево, но чем выше поднимался взгляд, тем легче делалось глазу. Устремляясь вверх, он вытягивался, словно язык пламени, истончался и, вспыхнув последний раз осанистыми куполами, превращался в невесомые, парящие в воздухе крестики.

Видимо, кто-то отдал команду, и людей начали выгонять с места происшествия. Они уходили с оглядкой, боязливо таращились на берег, на храм, а Николаю казалось, будто на него. Ему хотелось крикнуть: я не виноват! это не я! — но рот сводило судорогой. Он пошел было к воротам и чуть не столкнулся с Кирюком. Секретарь вел за собой четырех человек. Мелькнуло лицо начальника УВД, оперуполномоченного из «конторы глубокого бурения» и председателя горисполкома. Четвертый был незнаком Николаю. Будто на похоронах, они молча пожали ему руку, после чего Кирюк пригласил всех к обрыву.

— Показывайте, Березин! — распорядился он.

— А будешь смотреть? — Николай приблизился к нему вплотную. — Если будешь — вот веревка, лезь! Мне показывать нечего…

Он сгреб веревку, сунул ее в руки секретаря. Тот отступил на шаг, стиснул запекшиеся губы.

— Лезь! Смотри!

Начальник УВД приобнял Березина, сказал примиряюще:

— Ну, успокойтесь, Николай Иванович. Конечно, неприятность большая, так что теперь?..

— Неприятность?! — Николай отскочил. — Там люди! Там трупы в консервной банке!

Прибывшие с секретарем стояли в трех шагах от обрыва, и кромка его закрывала все; внизу лишь рябилась светлая речная вода. И никто не решался сделать этих трех шагов.

— Надо пригнать катер и посмотреть с воды, — нашелся Кирюк. — Я сейчас распоряжусь.