Все, что видел, Николай отмечал походя, в спешке, пока искал келью главврача. Страх уже был в сердце, но другой — неожиданно встретить на монастырском дворе деда. Ведь наверняка выпускают на прогулку! Или все-таки под замком держат?..

Главврач Жога оказался мужчиной средних лет, с аккуратной черной бородой и цыганскими глазами. Однако малоподвижный и какой-то прямой, словно постоянно держал на голове кувшин и опасался уронить его.

— Что с ним? — спросил Николай.

— Знаете, я хотел спросить у вас, — монотонно сказал «игумен», но взглянул с любопытством и уже больше не отводил взгляда.

— Проглядел я деда, — повинился Николай. — Мы с ним… Вроде и не ссорились, а… Неужели только в смерти прощать будем?

Он поднял глаза и замолчал. Главврач Жога неприкрыто изучал его. Изучал, как следователь подозреваемого. Пытливые, но прикрытые легкой поволокой глаза будто говорили: ну-ка, ну-ка, что ты нам еще скажешь?

И все, что бы теперь ни сказал, будет сопровождаться этим безмолвным «ну-ка, ну-ка…». Николаю стало не по себе. Безотчетный, навеянный странной обителью страх в келье у «игумена» обострился до душевного смятения и словно залепил рот. Он боялся не сумасшествия — разум оставался светлым и послушным, — а своих показаний, которые в этих стенах так легко принять за больной бред или уж отклонение от нормы. У человека по фамилии Жога была постоянная установка на больного, как у плохого следователя все люди — преступники. До чего же просто было угодить в затворники, в «послушники» скорбного монастыря! А надо высидеть перед «игуменом», выслушать, и только тогда ему передадут больного. Иначе не выручить деда! Хуже того, войдут санитары, принесут рубаху с длинными рукавами…

— Скажите, вы верующий человек? — вдруг спросил главврач.

— Нет… — неуверенно проронил Николай. — Я член партии.

— Наверное, у вас семья религиозная?

— Что вы, нет, — теряясь в догадках, выдавил Николай и непроизвольно поерзал на стуле.

— А сам Андрей Николаевич… больной… он верующий? — напирал «игумен», уставившись немигающими глазами.

Николай опять поерзал — все хотелось сесть удобнее, но вспомнил, что излишние и однообразные движения — признак психических нарушений. Он замер в неудобной позе и так же неловко ответил:

— Возможно… Хотя, нет, он никогда не молился…

— Это не обязательно.

— Тогда не знаю. — Николай помотал головой и оживился. — Его мать была монашкой. Монахиней! И брат…

— Ну вот, а вы говорите. — «Игумен» откинулся на спинку стула, но так, словно боялся растрясти свою голову. — Тогда многое становится понятным.

— Нет-нет, — запротестовал Николай. — Брат погиб в гражданскую, а с матерью дед виделся последний раз… кажется, до войны.

— Хорошо, — не дослушал главврач. — Что такое — эшелон смерти?

— Был такой эшелон. — Николай потрепал край белой скатерти, но тут же сцепил руки на коленях. — Вроде тюрьмы на колесах. Дед попал в него на гражданской.

— Вот как, — слегка приподнял брови главврач. О чем думал этот человек, понять было невозможно.

— Скажите, — осмелел Николай. — Как он попал к вам?

— Обычным путем, обычным, — думая о своем, проронил «игумен». — Доставили с площади трех вокзалов. Прямо скажем, в плачевном состоянии. Навязчивые идеи на религиозной почве, потеря ориентации в пространстве и времени… Мы его подлечили, но требуется контроль… Говорите, эшелон смерти был?