Через Знаменскую под звонки трамвайные на лихаче, по Невскому…
Растерялись глаза в сутолоке, — примолкла Феничка.
В шелках, в обновах — от витрины в театр, с островов в музей — с дядюшкой.
Одно — тошнота мучила.
— Дьяконицей будешь — не увидишь Питера. Я бы на твоем месте отложил свадьбу, подождал бы. Выйдешь за дьякона — на курсы думать нечего. С семнадцати лет и на всю жизнь…
За ужином в зале светлом, на хрусталь с вином щурясь пел дядюшка, подливая и ей розовой влаги, кружившей и путавшей желания, мысли…
— Я тоже, когда студентом был — полюбил простушку, спасибо отец спас — на Кавказ погулять послал. Спасибо ему, говорю. Двадцать лет — молодость, — ни за что б пропал, а тебе семнадцать.
Дернулась, рот зажала платком, убежала в номер — остановить не могла спазмы.
Вернулась к столу побледневшая.
Всю неделю с утра до вечера подтачивал Кирилл Кириллыч мысли Фенички, про курсы ей, про житьё вольное, бесшабашное, про любовь золотую свободную рассказывал, а под конец шепотом:
— Что же, Феня, все-таки будешь дьяконицей?
— Не знаю, дядя, сама не знаю. На курсы мне захотелось теперь, и его-то люблю, — жалко, себя жалко, не любви, а себя. Не умею сказать я…
— А ты отложи свадьбу. Может — ждать будет, а нет — будешь свободная, другого полюбишь, студента встретишь, — со всей России здесь молодость жизнь празднует. Вот если бы твой Николай мог студентом быть?
— Вот Петровский собирался.
— Так у тебя не один!.. Значит, и еще есть кого полюбить. Всегда вспоминается неожиданно и другой человек, — всегда так. Решено значит, — на курсы!..
— Только у меня вот… тошнит все время.
— Я тебе как племяннице, любя, скажу, — хочешь, не будет тошнить, и ничего не будет, понимаешь, ничего, только скажи, что хочешь — я помогу, устрою.
Вырвалось, не думавши, вырвалось:
— Хочу, дядя!
На лихаче, вечером, на Васильевский, в особое заведение для секретных, за две с половиной тысячи, с удобствами, с пансионом полным и не по объявлению газетному, а по предварительной справке у специалиста врача — отвез дядя Феничку.
Поцеловал ее, даже перекрестить хотел, радуясь успешному завершению прогулки в Питер с племянницей и пьяной вишни в шоколаде коробку сунул.
— Через две недели за тобой приеду.
На Николаевской, к скорому, даже английского не купил табаку, — пускать машины новые, о миллиарде мечтать; по дороге послал сестре срочную: «Еду, всё хорошо».
На диване потягивался, не выпуская изо рта трубку, от Москвы в ресторан перешел и опять цифры, вычисления, расчеты и только сердце сильней стучало…
«На полный капитал разверну дело. Гракинские да дракинские ставить цены на бирже будут. До замужества они должны быть общими, а потом отдам монастырскому дармоеду?.. Одна и пяти процентов с чистого не истратит, а замуж не выйдет, — фантазия только».
Домой прилетел, к сестре прямо, на старую половину, не раздеваясь.
— А Феничка где?
— Оставил в лечебнице. Ты не волнуйся — прекрасно сделают. А любовь, что весенняя птица, — тепло — живет, а помянули края заморские — улетела осенью и не вспомнит больше. На курсы ей захотелось. Свадьба отложена.