Он почувствовал себя обманутым. Ее мысли витали где-то далеко, быть может, в Фуге, на которую – после сегодняшнего открытия – она имела больше прав, чем он.

– Извини, – пробормотал он. – Не знаю, зачем я это сказал. Забудь об этом.

Его извинения вывели ее из транса; она отвернулась от реки и поглядела на него с выражением боли в глазах, будто ей было тяжело оторвать взгляд от блеска воды.

– Не говори так, – сказала она. – Никогда.

Она шагнула к нему и крепко обняла. Он обнял ее в ответ. Ее лицо, уткнувшись в его шею, было влажным от слез. Они стояли так, молча, несколько минут, а река продолжала равнодушно течь мимо. Наконец он спросил:

– Пойдем домой?

Она отпустила его и поглядела в его лицо, словно изучая.

– Все кончилось или только начинается?

Он только покачал головой.

Она еще раз, мельком, оглянулась на реку. Но прежде, чем текущая в ней стихия вновь устремилась к текущей воде, он взял ее за руку и повлек назад к бетону и кирпичу.

Они вернулись на Чериот-стрит в тусклом предзакатном свете, скрывающем в себе осень. Поискали на кухне чего-нибудь съестного, потом поднялись в комнату. Кэл с бутылкой виски, которую купили на обратном пути. Разговора о том, что делать дальше, не получилось. Усталость и напряжение между ними, возникшие после разговора у реки, заставили их ограничиваться краткими, обрывочными фразами – в основном по поводу отвоеванного ими обрывка ковра, на котором трудно было что-то разглядеть.

Брендан вернулся домой около одиннадцати, покричал на Кэла, потом пошел спать. От его крика Сюзанна словно очнулась.

– Я пойду. Уже поздно.

Но Кэлу очень не хотелось оставаться одному.

– Останься, – попросил он.

– Кровать маленькая.

– Зато удобная.

Она протянула руку к его лицу и осторожно погладила синяки на скуле.

– Нам не нужно спать вместе, – сказала она тихо. – У нас слишком много общего.

Как ни странно, он испытал не разочарование, а какую-то более глубокую надежду. Фуга связало их воедино – ее, свое дитя, и его, случайного пришельца, и незачем подменять эту связь банальным сексом.

– Тогда мы будем просто спать, если ты останешься. Она улыбнулась.

– Я останусь.

Они стянули с себя грязную одежду и нырнули под одеяло. Сон пришел к ним еще до того, как остыла лампочка.

Сон их не был пустым: он нес с собой сны. Вернее, один сон который снился им обоим.

Им снился звук. Жужжание целого роя пчел, спешащих за медом; привычная музыка лета.

Им снился запах. Запах тротуара после дождя, и слабый запах духов, и запах ветра из теплых краев.

Но прежде всего им снилось то, что они видели.

Сперва ткань: бесчисленные нити, перевитые сотней узоров, окрашенные в сотню блеклых цветов, излучающие такую энергию, что им даже во сне пришлось закрыть глаза.

И потом, словно не выдержав собственного напряжения, узлы начали распускаться. Краска с них взмывала в воздух, застилая его цветными пятнами, за которыми нити ткани каллиграфически выписывали свое освобождение. Сперва их переплетение казалось беспорядочным, потом, по мере того, как пляшущие нити соединялись, наслаиваясь друг на друга, стали вырисовываться определенные формы.