Или нет.

Впрочем, у бывшего королевского мага имелись собственные планы на остаток жизни. И забота о тех, кто в ней не слишком нуждался, в эти планы не входила.

Первым, кого я увидела, открыв глаза, был Айзек.

Он наклонился надо мной, то ли разглядывая, то ли…

– Целоваться полезешь, укушу… – предупредила я осипшим голосом. И поняла, что жива.

Вот просто жива, и все.

Лежу.

Дышу.

Нюхаю. От Айзека пахло мятными карамельками и еще туалетной водой, несколько резковатой и весьма брутальной.

– А я тебе говорил, оживет, – сказал он и щелкнул меня по носу.

Вот же…

Я закрыла глаза.

И открыла.

Айзек не убрался, правда, более поганых намерений не выказывал, но подвинул стул, как и положено приличному посетителю, в стороночку. Ноженьку на ноженьку закинул, рученьки на колене сцепил. Цветет, зараза этакая…

– Что ты сделал?

И рыжий был тут.

Мра-а-ачный, как ноябрьский вечер. Такой физией только детей пугать.

– Да ничего я не сделал… не целовал я ее, если ты об этом…

– Не хватало.

Странно, но ощущала я себя не сказать чтобы великолепно, но куда лучше прежнего.

– Я ж не псих…

Это опять Айзек. Обидеться бы на него, да… на душевнобольных обиду держать Боженька не велит. Об этом я и сообщила, Айзек же вновь расхохотался. Что это за день веселья в палате для особых пациентов… особой пациентки?

Кровать с Мелиссой исчезла.

Да и… палата была другая. Определенно. Например, вот ни решеток за окном, ни силового полога. Зато появился стол.

И пузатая ваза.

Орхидеи в вазе.

Плюшевый мишка на кровати… особенно почему-то умилила голубая ленточка на лапке.

– Что за… хрень? – не слишком вежливо осведомилась я. И пальцами пошевелила. Пальцы шевелились, ноги и руки тоже, что было весьма неплохо.

Я поерзала.

И села.

Поморщилась – все-таки не мое это призвание, в постели валяться. Голова сразу закружилась, но хотя бы ненадолго… да уж… цветы стояли не только на столе. Пара ваз на подоконнике и одна, огромная, у двери. В такую зонтики хорошо помещаются, а они туда розы.

– Как долго я…

– Две недели, – Айзек посерьезнел и руки на груди сцепил. – Две треклятые недели… и первую целители твердили, что ты находишься на пороге в мир иной. Я даже гроб присмотрел.

– Не в ромашках хоть?

– В бабочках.

– Уж лучше в ромашках.

– Марго! – надо же, а рыжий и кричать умеет, ишь, над розами рой мошкары поднялся. – Я за тебя испугался, и вообще…

Рученькой махнул.

А рученька-то в костюме… черном. Рубашка белая. Галстук опять же… с булавкой. Запонки поблескивают.

– И откуда ты такой красивый?

– У отца свадьба… скоро… я решил, что, возможно, мне стоит присутствовать…

Ага, с мачехой познакомиться, а то мало ли…

Но выглядел Малкольм…

Да вполне прилично выглядел, не сказать, чтобы здоровьем прямо лучился, но, главное, на умирающего походить перестал. Стоит вот, нависает надо мной… укоризненно так.

– Ты как? – тихо спросила я, благо Айзек в беседу явно вмешиваться не собирался.

– Жив и… говорят, что здоров… что… ты совершила чудо, и все такое… – он дернул плечом и мрачно заявил: – Я тебя придушить хотел, когда очнулся… это ж надо было додуматься… ты не понимаешь, что сама только-только поправляться начала, а туда же… лечить… и одновременно двоих…