, говорю Мир оставляю вам, мир Мой даю вам[13] и знать не знаю, что еще мне делать с этой картиной, она одеревенелая, мертвая, просто две полосы, две линии, пересекающие одна другую, нет в ней света, которому до́лжно быть в хорошей картине, это вообще не картина, это андреевский крест, говорит Аслейк, и он прав, а он сызнова повторяет «андреевский крест», с ударением повторяет, будто гордится, что знает это выражение, гордится, что знает этакое выражение, произносит его как бы почтительно, а тем самым умаляет себя, по-крестьянски гордится выражением «андреевский крест» и делает себя меньше, чем он есть, думаю я, лежу и думаю, что мне надо просто забыть эту картину, хотя бы постараться забыть ее, но она крепко сидит в памяти, ведь иные из написанных мною картин вгрызаются в память, но подавляющее большинство образов, что вгрызаются в память, суть образы из жизни, а не мои картины, это всполохи виденного мною и запечатлевшегося, в общем-то они лишь мучают меня, поскольку я никак не могу от них отделаться, разве только через живопись, через изображение на холсте, и в какой-то мере достигаю успеха, во всяком случае, запечатлевая их на холсте, я как бы удаляю их из памяти, они уже не рвутся на поверхность, думаю я, а еще думаю, что все картины для выставки, которая вскоре состоится в Галерее Бейер, уже готовы, так что если бы я хорошенько подумал, то захватил бы их с собой и отдал Бейеру сегодня или же завтра утром, думаю я, однако я не всегда толком все обдумываю или планирую, к примеру, сегодня утром думал только о том, что надо съездить в Берген за покупками, да так и сделал, а вот завтра, когда вернусь домой, уберу картину с двумя полосами, с андреевским крестом, как говорит Аслейк, картина так и будет называться – «Андреевский крест», это название я черной масляной краской напишу поверху подрамника, как обычно, а на самой картине выведу прописное А, в правом нижнем углу, тоже как обычно, если еще не вывел… я ведь вроде уже вывел название картины, подписал ее прописным А, снял с мольберта и отставил к другим работам, которые пока не завершены и стоят подрамниками наружу между дверью в маленькую комнату и дверью в коридор, вроде бы я все это сделал, думаю я, ну а если нет, то завтра, как приеду думой, сразу ее уберу, думаю я, а потом достану другую картину из тех, что стоят в штабеле неготовых, среди тех, какие мне почти, но не вполне удалось сделать хорошими, среди картин, которым чего-то недостает, а я не додумался, что с ними делать, и потому отложил, и, когда снова вернусь на Дюльгью, наконец-то вернусь домой, я достану одну из работ, что стоят в глубине штабеля, стало быть, одну из незавершенных картин, какие я давным-давно отложил и какими не вполне доволен, достану первую попавшуюся, думаю я, а еще думаю, что работы, стоящие двумя штабелями подрамниками наружу возле кухонной двери, надо отвезти Бейеру, они полностью закончены, в одном штабеле картины размером побольше, в другом – размером поменьше, их я отложил и назвал готовыми, поскольку вижу, что сделать их еще лучше не могу, я сделал все, что мог, а насколько они хороши, не знаю, знаю только, что улучшить их не сумею, так что очередная выставка уже готова, картин скорее слишком много, чем слишком мало, думаю я, но, если Бейер решит, что их слишком много, он просто уберет те, какие выставлять не захочет, в подсобку, в Банк, как он говорит, н-да, надо бы мне поскорее отвезти картины в Галерею Бейер, время поджимает, надо поторопиться, ведь Бейер сам развешивает картины, причем весьма вдумчиво, думаю я, благодаря Бейеру я и сумел выжить как художник, ведь чтобы жить писанием картин, надо выставляться, думаю я, тут примерно как с любой другой профессией, хотя, наверно, если ты художник, а не обычный маляр, в тебе должно быть что-то особенное, благородное, но, по правде говоря, есть во всем этом что-то выпендрежное, вообще-то мне совестно быть художником, живописцем, но на что еще я сгожусь? по крайней мере, теперь, в мои годы? увы, я теперь мало на что сгожусь, кроме писания картин, всегда ведь был неуклюжим, во всем, не считая рисования и живописи, просто уму непостижимо, ничего у меня не выходит, но вряд ли потому, что я физически не в состоянии толком что-нибудь сделать, нет, наверно, мне препятствует что-то другое, не знаю что, и ремесленник из меня никудышный, так было с самого детства, считать я не умею, да и в письме не больно силен, хотя… по правде-то, писать я мастак, в моих школьных сочинениях придраться было не к чему, и в английском я хорошо успевал, даже писал вполне прилично, то же и с немецким, я и теперь охотно читаю по-английски и по-немецки, конечно, там довольно много непонятных слов и выражений, но смысл я так или иначе угадываю, вдобавок я, разумеется, читаю шведские и датские книги, а читать иностранные книги в оригинале я начал в Художественном училище, ведь многие источники, на которые ссылался профессор Кристи, были написаны либо по-английски, либо по-немецки, чаще по-немецки, а иной раз по-шведски или по-датски, но уж вовсе редко по-норвежски, однако на букмоле