И я хочу, желаю, молюсь, чтоб наступил такой день, когда мне с вашим и моим русским войском будет дано сделать вот это же в оскверненных ими, красными, русских церквах.
Освятить, и восстановить, и золотом по лазури вычеканить вот эту самую надпись:
– Восстановлено войском.
Преданные слова во славу Божию. Слова военных.
Будет? Исполнится? Не знаю и не пытаюсь знать. Но сегодня русский доброволец в крестоносной испанской армии, я проникновенно рад сказать эти слова хоть здесь, – не в нашей с вами земле.
И ежели слова эти одеты сталью, то из стали был и меч Петров. И если упоминание о мече… Гефсиманском кому-либо покажется соблазном, то вспомню и иное острие копья. Копья Св. Георгия, того, которым он ранит дракона. Стальное острее.
Н. Белогорский
Декабрь 1938, г. Каспе, Испания
Спасибо за Ваше письмо, Николай Всеволодович!
В Вашем лице, христианская Россия и христианская Испания соединяются… И, потому, Ваше письмо так проникнуто испанским духом и – русским. Также русским, как и испанским.
Да, я видел эту Испанию, о которой Вы пишете. И не забуду ее.
Помню, как спустился я, летним вечером, в лощину меж Кастилией и Арагоном, где лежит маленький город Молина де Арагон. И, как повели меня в большое здание школы, где стояло терцио рекете Доньа Мариа де Арагон. Густые сумерки. Здание пустовало… Мы нашли воинов в нижнем сводчатом помещении. Из его угла доносился звук мерной приглушенной музыкальной речи. Это было моление, похожее на наш Акафист Божьей Матери. После я узнал, что воины рекете дали обет ежедневно молиться о спасении своей страны, от безбожной власти, и о том, чтобы Господь благословил их борьбу и их жизнь – для освобождения Испании. И, когда я вошел к молящимся воинам, моя молитва так легко соединилась с их молитвой.
Я увидел тогда, как обратясь в пол-оборота к ним, стоял в темном углу офицер, читавший молитвы. Это был каноник знаменитого толедского собора, пошедший добровольно в малую воинскую часть, затерявшуюся в горах Арагона. Для удобства он носил форму офицера. И был, действительно, небесным офицером – архистратигом отряда… Доброе, кроткое, спокойное лицо, сосредоточенный взор. Рядом с командиром терцио стоял его сын, двенадцатилетний мальчик в форме воина. Мать его отдала отцу, отдававшему свою жизнь за Испанию.
После была трогательная встреча с русскими воинами, и еще более яркое, чем раньше в моей жизни, ощущение возможности христолюбивого воинства.
Мне самому, Вы знаете, пришлось быть, одно время, земным воином… И вот, от этого моего белого воинства у меня не осталось воспоминаний белизны или памяти о христолюбивости. Я был совсем недолгое время моего земного воинства плохим воином, серым воином. Но уже тогда мелькали около меня образы христолюбивых. Но я их не видел, не осознавал глубины их и их христолюбивости, ибо ее не было во мне самом.
И потому, нередко я имел скорбное чувство, когда слышал, уже в изгнании, слова о «христолюбивом воинстве». И даже в церковных молениях это именование звучало для меня отвлеченно и, может быть, даже риторично.