— А я разве говорю о Боге? — Макс наконец поднял глаза на Сокольского. — При чем тут Бог? Судьбу пишут люди сами себе, только иногда мы еще залазим, чтобы почеркать в чужой тетрадке. И я хочу найти тех поганцев, которые исчеркали у нас! — Он с силой ударил ладонью по столу. Сокольский вздрогнул от неожиданности. — Найти и наказать!

— Здесь я вряд ли смогу вам чем-то помочь, Максим, — тихо произнес он.

— Не переживайте, Юрий Борисович. В этом мне помогут другие, у нас своих черкальщиков тоже хватит.

— Вы думаете, что, отомстив, вы почувствуете облегчение? — все так же тихо спросил Сокольский. — Разве от мщения вообще становится легче?

— Я не знаю, но я хотя бы попробую. Вдруг полегчает, — невесело усмехнулся Подгорный.

— А вы уверены, что сможете отомстить, что у вас это получится? — опять спросил Юрий Борисович.

— Не знаю. А что, оставить все как есть? К чему эти вопросы? — раздраженно осведомился Макс.

— Видите, вы не знаете ответов на самые простые вопросы, а лезете туда, где вам наверняка свернут шею.

— А что же, мне сидеть, как крыса в норе, и всю жизнь бегать под зонтиками?

— Вам есть ради чего жить, Максим, — Сокольский вдруг заговорил быстро и громко, — вам есть ради кого жить! Вы помните, что Марина жива и беспомощна? Вы нужны ей! Вы помните вообще, что у вас есть дети? Вы нужны им всем. А вы хотите потратить свою жизнь на мщение? Вы хотите развести тот огонь, в котором сами и сгорите, а вам надо топить свой очаг. Чтоб согреть им тех, кто еще жив и кто вам дорог, кому дороги вы сами! Надеюсь, я не слишком высокопарно изъясняюсь?

Сокольский немного помолчал. Макс сидел ссутулившись, обхватив руками колени. Казалось, он полностью ушел в свои мысли, но Юрий Борисович был уверен, что Подгорный внимательно его слушает.

— Когда погиб мой сын, я остался совсем один. Детей у меня больше не было, новый брак не задался, а старый вернуть было уже тоже невозможно. Мне было некого взять за руку и просто помолчать. Знаете, иногда так хорошо помолчать вдвоем с близким человеком, порой гораздо лучше, чем поговорить. Но я уже двадцать с лишним лет молчу только сам с собой. — Сокольский горько вздохнул. — Первое время я часто думал о том, что жизнь не имеет больше никакого смысла, что умереть было бы правильнее. Жажды мести у меня не было, я понимал, что слишком слаб для этого. Да и кому было мстить? Тем, кто развязал ту войну? Это все было абсолютно бессмысленно, как и все мое существование. А самому умереть — у меня просто не хватило сил. Знаете ли, Максим, я очень боюсь боли, — Сокольский беззащитно улыбнулся, — причем, может быть, этот страх я бы преодолел, но я еще боюсь того, что ждет нас там, по ту сторону жизни.

— Ничего нас там не ждет, — угрюмо пробормотал Макс, — ничего хорошего, это точно.

— В этом я с вами согласен, — убежденно кивнул Сокольский, — если только представить, что Бог все же существует и он создал этот мир, который живет во всей этой бессмысленной боли и жестокости, то страшно подумать, что ждет нас там, в другом мире. Что он там себе нафантазировал?