— Я все понял, вы можете не беспокоиться, — устало ответил Макс.

— Ну и замечательно, — оживился следователь, — а теперь постарайтесь вспомнить, были ли у вашего отца с кем-либо конфликты за последние полгода…

Она сидела неподвижно очень долго, должно быть уже несколько лет, а быть может, всю жизнь. Притаившись, она слушала темноту. Таившееся в темноте нечто тоже пыталось услышать любое ее неосторожное движение. Судя по всему, это нечто было очень терпеливо, скорее всего, оно уже давно обитало здесь, а может, даже было здесь всегда. Всегда. Какое страшное слово, такое же страшное, как — никогда. Никогда не перестать прятаться, никогда не увидеть свет, никогда не перестать бояться. Она закрыла глаза, потом вновь открыла. Никакой разницы. Абсолютная темнота. Вдруг ей стало страшно, вдруг это нечто услышит, как она сидит и как дура хлопает ресницами. Она замерла. Громко, слишком громко стукнуло в груди сердце, затем еще и еще. Ничего не происходило, таинственное, страшащее неизвестностью нечто по-прежнему где-то пряталось. Неожиданно в кромешной тьме показался маленький светлячок. Он появился внезапно, из ниоткуда, как обычно и делают все светлячки, и теперь кружился в странном, понятном только ему самому танце. Она смотрела на светлячка и улыбалась. Оказывается, тьма не всесильна. Ей страстно захотелось дотронуться до этого маленького героя, бесстрашно рассекающего тьму в своем виртуозном танце. Она привстала и потянулась к этому маленькому источнику света, возможно последнему источнику света, оставшемуся в ее мире. И в этот момент бесшумно подкравшееся нечто прыгнуло. Прежде чем стальные челюсти сомкнулись у нее на горле, она увидела, как погас пытавшийся закрыть дорогу чудовищу маленький светлячок.

Спустя два месяца после последнего совещания с редакторами Максим вновь подъехал к стеклянной башне, украшенной знаменитой фамилией. Никогда еще он не отсутствовал здесь так долго. Максим частенько уезжал из родного города либо по делам, либо на отдых. Но редко когда его отсутствие затягивалось более чем на пару недель. Теперь же, подъезжая к знакомому небоскребу, Подгорный испытывал редкое ощущение неуверенности и смущения, даже неосознанно сбросил скорость. Сзади нетерпеливо посигналили, Макс вздрогнул, скользнул взглядом по огромным буквам, украшающим фасад, и въехал на парковку. Максим не переставал удивляться выбору названия для небоскреба. Владелец здания, старый товарищ его отца и большой поклонник великого барда, не только назвал его именем здание, но и разместил в нем музей, жемчужиной которого был великолепный серо-голубой «Мерседес W116», выпущенный еще в семидесятых годах прошлого столетия. Перед фасадом небоскреба был даже установлен памятник знаменитому поэту и исполнителю. Самым примечательным во всем этом было то, что сам бард бывал в городе всего дважды на гастролях и городом остался тогда не очень доволен. «Уже на подъезде ощутил я влияние стронция-90, потому что запахло гарью и настроение резко ухудшилось, в самом же городе, как говорят, махровым цветом расцвела радиация, и люди мрут как мухи. За окном — мерзкая мелкая дрянь падает с неба, и все „миниатюрные“ артисты бегают по магазинам и ищут противорадиационные шмотки» — так в семьдесят втором году поэт писал о городе в своем письме жене. Тем не менее город не обиделся и продолжал любить поэта всем своим огромным пролетарским, «пахнущим гарью» сердцем. Любить его хриплый голос, любить его песни, которые запоминались наизусть с первого прослушивания, любить его аккорды, которые потом подбирались на всех шести- и семиструнках, ведь если не уметь играть на гитаре его песни, то тогда зачем вообще нужна гитара? С тех пор многое изменилось. Не стало поэта, не стало многих из тех, кто был на его выступлениях. Изменился город, выросли новые поколения, но, как ни странно, любовь сохранилась, и даже стало казаться, что она всегда была взаимной.