«Я вообразил, как прилетел бы на чужую планету и увидел, что местные гуманоиды ради развлечения разводят крошечных зародышей, а потом вырезают их прямо из тела своих самок»
М. Чулаки
«Скажите мне, что ждёт страну,
Где объявили детям матери войну?»
Докторская агитка в женской консультации
…Женщина с нетерпением ждет малыша. Сохраняясь, героически вылеживает под капельницей долгие месяцы. Она нежно привязана к еще не родившемуся ребенку, разговаривает с ним, едва заслышав слабенькие толчочки. Роды, счастливые хлопоты и… так некстати – новая беременность. И женщина, воплощение материнской любви, хладнокровно идет на убийство родного братика или сестрички первенца.
В кабинете планирования семьи ей показывают фильм: ваш малыш уже слышит биение маминого сердца… Он – десятинедельный крошка – уморительно зевает, потешно жмурится. Он сосет пальчик! Когда начнется операция, его сердечко быстро-быстро, в предчувствии непоправимого, заколотится, он в страхе будет «пытаться» ускользнуть от холодного инструмента.
Женщина равнодушно досматривает фильм и просит записать на аборт пораньше. «Машина запущена», – говорят врачи. Они имеют в виду машину детоубийства. И если медицина не поможет женщинам, они пойдут к бабкам со спицами, а милицейские сводки запестрят сообщениями о найденышах в сугробах и мусорных баках.
Любовь женщины и мужчины – одно из сильнейших, прекрасных романтических чувств. Прекрасное чувство, в жертву которому ежедневно приносятся сотни детских жизней…
ТРУСИХА
Таня возненавидела квартирную хозяйку. До этого, прожив на свете девятнадцать лет, она не подозревала, что можно так ненавидеть.
Большеглазка Таня (большеглазка – не фамилия, а примечательная, прелестная деталь лица) приехала в город, поступила в частный театральный колледж, выдержала бешеный конкурс. По слухам, его выпускников расхватывали как горячие пирожки. Колледж существовал на гранты, учёба бесплатная – только найди крышу над головой.
У Тани было много подружек, и эти подружки восхищались, какая Таня милая, покладистая и уступчивая. Таня имела право думать, что они искренни, потому что чувствовала, что она действительно такая: добрая и мягкая, даже чуть робкая, безвольная.
Подружки готовы были поделиться с Таней чем угодно и помочь в чём угодно, вот только не могли изменить Танину жизнь на квартире. Они сами были беспомощны перед этой ужасной житейской проблемой.
Старуха-хозяйка, большая, грузная, передвигалась по комнатам на опухших коротких ногах, как жаба. Ноги стекали в тапки многослойным, многоступенчатым жиром, будто толстые, неопрятно спущенные чулки.
«Жаба! Именно – жаба!» – с ненавистью думала Таня. Она сидела в уголке дивана с поджатыми ногами. И вместо того, чтобы учить теорию, повторяла про себя с отчаянием:
– Господи, отчего я такая несчастная? Все вокруг счастливые, одна я на свете мучаюсь. За что я должна жить с жабой?
Ночью старуха, похожая на громадный холм под стёганым одеялом (голубой атлас с рюшами напоминал убранство гроба), мощно храпела разнообразными голосами. Булькала как бутылочное горлышко, сипела, словно кто-то сдавливал заплывшее жиром горло, сладострастно всхлипывала и постанывала. И тут же стон переходил в утробный вой, жутко обрывался – и снова бутылочное горлышко.