– Не могу, не хочу слышать! Мамочки! – Таня извивалась под одеялом, совала голову под подушку, зажимала уши. Обессилев, садилась, с ненавистью глядела на ритмично вздымающийся и опускающийся холм. Казалось, это вздувшийся труп ожил.

– Сейчас брошу чем-нибудь. Возьму и брошу, чтобы заткнулась. Прямо в глотку.

Злорадно улыбаясь, нашаривала в темноте тапку, с наслаждением целилась… И трусила, и опускала тапку, и начинала плакать. Ей казалось, после этого плача всё лицо у неё покрывалось морщинами.

Весь день потом клевала носиком на лекциях, катастрофически отставала по предметам. Куратор сказал, что Таня ходит под угрозой отчисления. «И хорошенькие глазки не помогут», – добавил многозначительно.

«Покончу с собой, – думала Таня утром. – Напьюсь таблеток и оставлю записку, что из-за жабы. Так и напишу: из-за жабы».

«А ей-то, жабе, что. Найдёт такую же трусиху», – думала она в обед.

В курилке девчонки болтали о своих квартирных хозяйках. Таня завидовала, как они могут весело и беззаботно сплетничать.

– В первый же день моя заявляет: ванна не для тебя: баня за два квартала. Бельё в прачечную. Газ без меня ни-ни. Ключ от квартиры не дам, потеряешь… Это двадцатилетней девке – каково?!

«Счастливые, – прислушиваясь, рассеянно думала Таня. – То есть не то чтобы счастливые, но по сравнению со мной…»

После занятий она отправлялась в библиотеку и сидела до закрытия.

Но в субботу, захлопнув планшет, Таня шла из колледжа прямо домой. По возможности шла медленно. Если встречалась знакомая студентка, Таня налетала, тормошила, тащила в сторону, расспрашивала, уговаривала постоять ещё чуточку. Потом, взглянув на часики, мрачнела и говорила: «Пора, зачёт на той неделе».

– Ты в уме? – удивлялась знакомая. – Сегодня суббота, успеешь подготовиться.

Таня непонятно, грустно улыбалась. По дороге она заходила во все встречные магазины, припоминая: может, ей что докупить на ужин надо? Потом можно будет объяснить Жабе: в очереди стояла. Таня задерживалась у прилавков и с любопытством читала, что сыр стоит триста рублей килограмм, а пучок шпината – тридцать.

Она даже в мебельный и посудный магазин сворачивала. Но, в конце концов, приходила домой.

– Долгонько ты ныне, Татьяна, – отвратительным кротким голосом говорила старуха. Бровастое, усатое подозрительное лицо её, как полагается жабе, было усеяно крупными горошинами бородавок.

«Чтоб ты подохла», – думала Таня. Она с размаху опускалась прямо в пальто на диван и сидела неподвижно, пока Жаба переодевалась в пахнущее старушечьим бельё. Она закидывала дряблые отёчные руки, показывая редкий светлый пух под мышками, со старческим кряхтением неторопливо облачалась в чёрную кофту и складчатую юбку до полу.

Они ехали в трамвае, потом долго шли по тёмной улице без фонарей среди частных домиков. Здесь по-деревенски лаяли собаки и в окнах не было света, потому что хозяева ложились спать рано тоже по-деревенски. К одной избушке на курьих ножках сворачивали.

– Погодь маленько, запыхалась, – просила старуха и минутку стояла, нагнувшись, глядя в землю, дыша загнанно, со свистом. После аккуратно стучала в калитку. В вырезанное в калитке отверстие выглядывал круглый человеческий глаз. Тане казалось, что он выпучен в паническом страхе.