Между тем надсмотрщик за рабами уже вскинул плетеную кожаную нагайку, чтобы ударить пленницу, дерзнувшую поднять глаза на внука Царя. Но Иосиф жестом удержал его руку.

– Эту, – сказал он евнуху и, вскочив на коня, умчался к шатрам раб-Хашмоная.

А ночью, по вызову Иосифа, евнух привел ему эту девочку. Она была чисто вымыта, красиво одета, пахла ароматными арабскими травами, а ее золотые волосы были расчесаны и заколоты костяным гребнем. Расщепив на ее плечах золотые и серебряные застежки и заколки, Иосиф обронил на ковер ее красивые широкие одежды и развязал кожаные шнурки ее накладных нагрудных коробочек, чистое золото которых говорило о том, что она дочь знатного русского мужа. Тонкое девичье тело, белое, с белой маленькой грудью, открылось Иосифу в свете восковых свечей.

– Ложись, – сказал он ей по-еврейски и показал на стеганые шелковые матрацы.

Она легла, повинуясь жесту его. Он, раздевшись, лег рядом с ней.

– Ласкай меня, – приказал он.

Но она не поняла его слов.

И тогда он сам стал ласкать ее, стал гладить рукой ее тело, и грудь, и соски, и живот, и опушку ее «фарджи» – так, что закрылись в истоме глаза ее и аркой восстало тело ее на стеганом шелковом матраце. Но когда, ликуя, расколол Иосиф своими коленями ее чресла и вознес над ними свой ключ жизни, возбужденный и трепещущий от нетерпения, потоки слез вдруг брызнули из серых глаз этой русской наложницы, и забилась она в руках его, и – впервые – открыла уста свои, говоря и прося его:

– Нет! Не надо! Не делай этого! Заклинаю тебя Богом твоим! Не делай этого! Прошу тебя!

Иосиф от изумления удержал решительный удар своих бедер.

– Откуда ты знаешь мой язык?

Она не ответила на вопрос, а продолжала молить:

– Мне только десять лет! Прошу тебя – не делай этого!

– Кто ты? – спросил он. – Кто отец твой?

– А ты отпустишь меня?

– Хорошо. Я отпущу тебя, не плачь.

– Ты обещаешь?

– Я уже обещал, ты же слышала. Царь не повторяет своих слов. Перестань же плакать.

Она перестала. Она встала, завязала на груди шнурки своих накладных коробочек, надела одежды свои и заколола их на плечах. Потом вскинула на Иосифа свои серые глаза и сказала сухим и почти властным голосом:

– Прикажи своим воинам пропустить меня!

– Но ты еще не сказала мне, кто ты и кто твой отец? И откуда ты знаешь язык мой?

Стоя у выхода из шатра, она сказала:

– Меня зовут Ольга. Ты еще услышишь обо мне. А теперь выполни свое обещание, сын Царя!

Он выполнил свое обещание – он отпустил ее. Но с тех пор и до последнего дня своей жизни жалел Иосиф об этом глупом поступке, о той минуте жалости. Он никогда не узнал в доподлинности, та ли это Ольга стала после смерти Игоря киевской княжной. Но то, что с первых лет своего княжества эта Ольга старательно не замечала всех мирных жестов Иосифа, а затем – против всякой мудрости и выгод союза с Иосифом – заключила против него союз с Византией и даже поехала ради этого за тридевять земель в далекий Константинополь на поклон к Константину Багрянородному – все это подтверждало самые худшие опасения Хазарского Царя. И тогда, только тогда, уже на склоне лет своих, понял Иосиф простую и вековечную мудрость: женщина никогда не прощает мужчине этого. Женщина может принять от мужчины насилие, побои, плохую пищу и даже похлебку из ячменя и все равно пойти за ним на смерть и огонь, но пренебрежение женщина не прощает даже Царю. А мести за это пренебрежение она посвятит всю свою жизнь, положив на алтарь этой мести не только изощренность своего ума, силу своих воинов и судьбу своих детей, но и судьбу всего своего народа.