– Разверните ребенка! Дайте сюда эту соску. Не простудится, разворачивайте швыдше! Быстрей! Залышьте ребенка тут, а сами-до гинеколога! Вон у ту кабину!… Мужчина, выверните карман! Скильки у вас долларов? А это што за значок? Мастер спорта? Советские знаки отличия вывозить нельзя! Сымайте! А это шо за кольцо! Обручальное? А почему з камнем? Ценные камни вывозить нельзя! Што значит «не сымается»? Зараз сымем!…

Людей грабили, раздевали, потрошили и снова грабили до последней нитки жемчуга и обручального кольца – в двух шагах от платформы, к которой вот-вот должен был подойти венский поезд. И все это – быстро, в темпе, как на конвейере. С руганью, с окриками и с такой стервозной злостью, словно не эти же люди и не этим же таможенникам заплатили через грузчиков каждый по 400 рублей за эту «милую» процедуру.

– Детское питание вывозу не подлежит! – Норку оставьте, норку можно вывозить только в изделиях!

– Но это муфта!

– Не разговаривать! Это цельная норка. Не оставите – не едете! Быстрей! Решайте!

И люди очумело, тупо, в каком-то полутрансе отдавали деньги, меха, бусы, кулоны, кольца, люди позволяли делать с собой что угодно, потому что вон там, рядом, за окном, за краем платформы – полосатый шлагбаум и граница этого прекрасного государства всеобщего равенства и братства.

– Следующий! К третьему столу! Поднимайте чемоданы! Где разрешение на вывоз скрипки?

– Где документы на уплату пошлины?

– Где справка от ветеринара на собаку? Где клетка?

– Где документы на вывоз картин?

– Бинокли вывозить нельзя!

– Стиральный порошок вывозить нельзя!

– Мерительный инструмент вывозить нельзя!

– Изделия из слоновой кости вывозить нельзя!

– Икру – только сто грамм на семью! Остальное оставьте!

Стоя за канатом, Степняк ежеминутно смотрел на часы и лихорадочно отсчитывал в уме: в девять московский двойник, ведущий дело о самоубийстве Седы Ашидовой, пришел на работу. В 9.15 этот следователь позвонил на грузовую таможню и узнал, что Степняки и сегодня не явились за своим багажом. Что он, Василий Степняк, сделал бы в таком случае? Сначала оформил бы заявку на всесоюзный розыск беглецов и для ускорения сам отвез бы эту заявку в Прокуратуру или сначала обзвонил бы все таможни в Чопе, Бресте и Шереметьеве, а уж потом стал бы писать заявку на розыск!

По всему выходило, что жизнь Степняка и так, и так висит на волоске, на ужатом до предела нерве времени, и каждый телефонный звонок там, в глубине таможенного зала, может быть роковой зов по его, Степняка, жизнь и душу. И кроме того, в зале в любую минуту мог возникнуть новый белорусский «друг» Артур Коваль и очень удивиться, увидев Степняка в очереди на эмиграцию.

А рядом, вдоль каната, отгораживающего эту очередь от ринга потрошителей чемоданов, гневной бычьей походкой ходила сисястая толстозадая начальница таможни в серой форме и с погонами капитана на плечах. Она курила не переставая, ее сапоги звучно клацали по кафельному полу, а губы цедили:

– Предатели!… Жиды!… Фашисты!… Назад! От каната!… Сионисты!… Отойти от каната, предатели!…

– Мне фашисты одну ногу фугасом оторвали, а вторую вы пилой распилили! – сказал ей инвалид войны, сидя на полу и ремнями привязывая к культе надпиленный в двух местах протез.