– Как так? – изумился он. – Вот же написано!

– Мало шо написано! Нету до Вены. Берите на Варшаву и Братиславу, там пересадка.

У Степняка не было выбора, ему нужно было уехать срочно, первым же поездом.

– А когда ближайший до Варшавы?

– Завтра в восемь утра.

– Хорошо. Два билета.

– А вы прошли проверку багажа? Как фамилие? – И кассирша открыла какой-то длинный список.

– У нас нет багажа, – сказал Степняк.

– Как это нет? – удивилась она. – Какие-то ж вещи есть!

– Нет. У нас все по дороге украли, – соврал Степняк и сделал грустное лицо.

– Все равно таможенный досмотр нужно пройти. Идите в очередь запишитесь сначала…

– Дорогая, но мне нужно срочно! – взмолился Степняк.

– Тут все дорогие, дешевых нет! – усмехнулась кассирша и нагло посмотрела ему в глаза.

– Конечно! Я понимаю! Вот! – И Степняк, враз став суетливым, как все вокруг, сунул в кассу еще одну сотенную купюру.

Кассирша посмотрела на деньги и вздохнула с сожалением:

– Нет. Без списка не могу. Идите впишитесь, тогда…

– Я вас прошу.

– Нэ можу!

Степняк отошел от кассы, обреченно похолодев и сердцем, и печенью. Все, сказал он себе, сгорел! Заносить свою фамилию в таможенные списки он не имел права. Если московский следователь, который ведет дело о самоубийстве Седы Ашидовой, не полный кретин, то сегодня он подал в Прокуратуру заявку на всесоюзный розыск Степняков, и уже завтра-послезавтра их фотографии и прочие данные будут внесены в «раскладку», которая тут же телеграфом поступает во все районные и городские управления КГБ и милиции. И достаточно будет дежурному по таможне сличить «раскладку» со списком на завтрашний таможенный досмотр, как вот он – Степняк Василий с женой Фаиной! Нет, ни в какие списки заносить свою фамилию Степняк не имел права.

Но что же делать?

– Идем отсюда! – сказал он Фаине и, надвинув шапку на лоб, быстро выбрался из толпы на привокзальную площадь.

Здесь, на небольшой и грязной площади, был основной еврейский табор. Своей плотной, сгущенной частью этот табор жался ко входу в зал ожидания, но двери в этот зал были закрыты, в него впускали только тогда, когда первоочередники отбывали наконец из СССР и освобождали места на скамейках, на полу и на подоконниках. А чем дальше от вокзальных дверей, тем толпа ожидающих становилась все реже и лица у людей – все безнадежней. Коченеющие в легкой одежде… завернутые в одеяла… сидящие на чемоданах… притопывающие ногами на морозе… нянчившие плачущих детей… – эти люди представляли собой жалкое зрелище, словно отступающая из России армия Наполеона. А над ними посреди площади торчал стандартный памятник вождю мирового пролетариата Владимиру Ильичу Ленину с неизменной надписью на постаменте: «Верной дорогой идете, товарищи!» Стоя спиной к границе, Ленин, как Моисей, простирал руку вперед, на восток, но вместо скрижалей Завета в его руке не было ничего. И наверно, поэтому евреи рвались совсем в противоположную сторону.

Окинув взглядом эту площадь и быстро углядев среди эмигрантов несколько совсем других, нееврейских лиц, явно из своего прежнего ведомства, Степняк еще ниже надвинул шапку на голову и потащил Фаину к автобусной остановке, сел в первый же подкативший автобус.