Слова старой женщины пронзили Комка как нож. Шишак видит. Он наблюдает за мной. Он знает. Комок не мог спрятаться от него, не мог укрыться за материнской юбкой или убежать с собаками от гнева отца. Собаки. Бесхвостый, Нюх, Ворчун. Они были хорошими собаками. Моими друзьями.
Когда отец нашел собак, они обнюхивали труп Шишака. Он не мог знать, кто это наделал, и занёс топор на всех трех. Его руки так тряслись, что Нюх замолчал с двух ударов, Ворчун свалился с четырех. Тяжелый запах крови повис в воздухе, визг умирающих собак был ужасен. Но Бесхвостый всё равно подошёл, когда отец подозвал его. Он был самой старой собакой, и выучка пересилила страх. Когда Комок скользнул в него, было уже поздно.
Не надо, отец, пожалуйста, пытался он сказать, но собаки не умеют говорить по-человечески, и оставалось только жалобно скулить. Топор расколол череп старого пса, и в тот же миг в хижине вскрикнул мальчик. Вот так они и узнали. На третий день отец потащил его в лес. Он взял топор, и Комок решил, что с ним будет как с собаками. Вместо этого его отдали Хаггону.
Варамира разбудили внезапно и грубо. Всё его тело тряслось.
— Просыпайся, — кричал голос, — вставай, нам нужно идти. Их сотни.
Снег покрыл его холодным белым одеялом. Так холодно. Когда он попытался сдвинуться, оказалось, что рука примёрзла к земле. Освобождаясь, он ободрал кожу.
— Вставай, — закричала она опять, — они приближаются.
Колючка вернулась к нему. Она схватила его за плечи, трясла, кричала ему в лицо. Варамир чувствовал её дыхание и ощущал её тепло, хотя щеки окоченели от холода. Сейчас, подумал он, сделай это сейчас или умри.
Он собрал все силы, вышел из своего и насильно вошел в её тело.
Колючка выгнулась и вскрикнула.
Мерзость.
Это она, он или Хаггон? Он так и не узнал. Его старое тело завалилось в сугроб, когда её пальцы разжались. Копьеносица яростно изгибалась и визжала. Сумеречный кот обычно дико дрался с ним, а белая медведица на время впадала в безумие, хватала деревья, камни и просто пустой воздух, но сейчас было хуже.
— Убирайся, убирайся, — он слышал крик из её рта.
Её тело шаталось, падало и вставало, руки молотили воздух, ноги дергались во все стороны в каком-то нелепом танце, пока их души боролись за её плоть. Она втянула морозный воздух, полмгновения Варамир упивался его вкусом и силой этого молодого тела, пока ее зубы не сомкнулись и его рот не наполнился кровью. Она подняла свои руки к его лицу. Он попытался опустить их, но руки не подчинялись, и она вцепилась ему в глаза. Мерзость, вспомнил он, утопая в крови, боли и безумии. Когда он попытался закричать, она выплюнула их язык.
Белый свет перевернулся и пропал. На мгновение он как будто оказался внутри чардрева и смотрел оттуда красными вырезанными глазами на то, как умирающий мужчина слабо дергается, лежа на земле, а безумная женщина, слепая и в крови, танцует под луной, плачет красными слезами и рвет на себе одежду. Затем оба исчезли, а он поднимался, растворялся; его дух летел с порывом холодного ветра. Он был в снеге и в облаках, был воробьем, белкой, дубом. Филин бесшумно пролетел между деревьями, охотясь на зайца. Варамир был в филине, в зайце, в деревьях. Глубоко в мерзлой почве земляные черви слепо рылись в темноте, и ими он тоже был.