Его волки были теперь близко. Он чувствовал их. Он покинет это немощное тело и станет одним из них, будет охотиться по ночам и выть на луну. Варг станет настоящим волком. Но которым?

Не Хитрая. Хаггон назвал бы это мерзостью, но Варамир часто проскальзывал в ее шкуру, когда ее покрывал Одноглазый. Он не хотел бы провести свою новую жизнь сукой, разве что не будет выбора. Бродяга, молодой самец, подошёл бы лучше… Хотя Одноглазый больше и свирепей, и именно он брал Хитрую, когда у той была течка.

— Говорят, что ты забываешь, — рассказывал ему Хаггон за несколько недель до собственной смерти. — Когда плоть человека умирает, его дух живет внутри зверя, но с каждым днем память слабеет, и зверь становится чуть меньше варгом и чуть больше волком, пока не исчезнет все человеческое и не останется только звериное.

Варамир знал, что это правда. Когда он захватил орла, который принадлежал Ореллу, то чувствовал ярость другого оборотня от его присутствия. Орелла убил ворона-перевертыш Джон Сноу. Ненависть Орелла к убийце была столь сильна, что и Варамир возненавидел гадкого мальчишку не меньше. Он понял, кем был Сноу, когда увидел большого белого лютоволка, тихо ступавшего рядом с ним. Один оборотень всегда чувствует другого. Манс должен был позволить мне взять лютоволка.

Вторая жизнь в теле лютоволка была бы достойна короля. Он не сомневался, что смог бы им завладеть. У Сноу был сильный дар, но его никто не обучал. И он до сих пор боролся со своей природой вместо того, чтобы гордиться ей.

Варамир видел красные глаза, глядящие на него из белого ствола чардрева. Боги испытывают меня. Дрожь прошла по его телу. Он делал плохие вещи, просто ужасные. Крал, убивал, насиловал. Набивал брюхо человеческой плотью и лакал кровь умирающих, когда она хлестала, красная и горячая, из их разорванных глоток. Выслеживал врагов по лесу, бросался на них, когда они спали, выцарапывал кишки из животов и разбрасывал их по грязной земле. Каким сладким их мясо было на вкус.

— Это был зверь, не я, — сказал он хриплым шепотом, — вы дали мне этот дар.

Боги не ответили. Пар изо рта шел бледным туманом. Он чувствовал, как в бороде твердеет лёд. Варамир Шестишкурый закрыл глаза.

Ему снился знакомый сон о лачуге у моря, трёх скулящих собаках, женских слезах.

Шишак. Она плачет по Шишаку, и никогда не плачет по мне.

Комок родился на месяц раньше срока, и так часто болел, что никто не думал, что он выживет. Мать почти до четырёх лет не давала ему имени, а потом было уже слишком поздно. Вся деревня привыкла звать его Комком — именем, которое сестра Меха дала ему, когда он был еще в чреве у матери. Меха дала имя и Шишаку, но младший брат Комка родился в срок — большим, розовым и крепким, жадно сосущим материнскую грудь. Она собиралась назвать его в честь отца.

Но Шишак умер. Умер, когда ему было два, а мне — шесть, за три дня до именин.

— Твой малыш теперь с богами, — говорила лесная ведьма горевавшей матери. — Он никогда не будет страдать и голодать, не будет плакать. Боги взяли его в землю, в деревья. Боги везде вокруг нас, в камнях и ручьях, в птицах и зверях. Твой Шишак ушел, чтобы быть с ними. Он будет во всём, и всё будет в нём.