Ребенок боится окружающих, особенно взрослых, боится самостоятельных поступков, ответственности, одиночества. Он сомневается в себе, хочет принадлежать к определенному кругу, быть там «своим». Но именно из-за вовлечения в этот процесс достоинств положение ребенка оказывается столь трагичным, а впоследствии его так трудно исправить.

По мере взросления безнравственность ребенка получает новые подтверждения и подкрепления. Интеллект не дает ему примкнуть ни к одной из существующих этических школ — мистической, социальной или субъективистской. Он невосприимчив к мистицизму, поскольку, обладая пытливым молодым умом и жаждой логики, не может всерьез относиться к сверхъестественному. Ему быстро становятся ясны также внутренние противоречия и отвратительное стыдливое лицемерие социальной школы. А вот субъективистская школа оказывает на него в высшей степени пагубное влияние.

Молодой человек слишком умен и благороден (пусть на свой особый извращенный лад), чтобы не понимать, что «субъективный» означает «произвольный», «иррациональный», «слепо эмоциональный». Именно эти качества связываются в его сознании с отношением людей к вопросам морали и вызывают в нем ужас. Поэтому формальная философия, утверждающая, что нравственность по своей природе закрыта для разума и это всегда вопрос чисто субъективного выбора, становится поцелуем (или печатью) смерти на его нравственном развитии. Сознательная убежденность соединяется с его давним подсознательным ощущением, что источник ценностных ориентиров — это иррациональная сторона человеческой личности, опасный, непостижимый и непредсказуемый враг. Сознательно он решает не заниматься проблемами нравственности, что на подсознательном уровне означает ничего не ценить (или — еще хуже — ничего не ценить слишком сильно, не признавать для себя незаменимых и неприкосновенных ценностей).

После этого лишь один короткий шаг отделяет умного человека от политической позиции морального труса и подавляющего психику чувства вины. В результате получается мистер X, которого я описала.

К чести мистера X следует сказать, что он не умел «приспособиться» к своим внутренним противоречиям. Его психологический слом был вызван ранним профессиональным успехом, на фоне которого стали очевидны ценностный вакуум, отсутствие личных целей и тем самым бессмысленность работы.

Он понимал — хотя и не вполне осознанно, — что добивается результата, прямо противоположного его изначальным целям и побуждениям, существовавшим лишь в доконцептуальной форме. Он хотел вести рациональную жизнь (то есть руководствоваться разумными соображениями и мотивами), а вместо этого — за отсутствием твердо определенных ценностей — постепенно превращался в угрюмого субъективиста, сделавшего культ из собственных прихотей и живущего, особенно в сфере личных отношений, сиюминутными устремлениями. Хотел стать независимым от иррациональности окружающих, но в силу того же отсутствия собственных ценностей был принужден во всем идти у них на поводу (или вести себя эквивалентным образом), слепо завися от чужих ценностных ориентиров и доходя в следовании этим ориентирам до самого жалкого конформизма. Проблеск высшей ценности или благородных чувств не доставлял мистеру X радости, а вызывал лишь боль, страх, сознание вины и, как результат, стремление не принять и отстаивать светлый идеал, а как-нибудь ускользнуть от него, избежать его, предать (или