Разъяренная горилла, оскалив зубы, потянулась к нему через весь стол, выставив вперед растопыренную ладонь.

– Какой-то заезжий фраер при всем сходе мочканул Матроса! А вы вокруг польку плясали и хлопали!!! Сам ты гнида!!! Все вы тут гниды!!!

– А ну, остынь, Голован.

Студент подошел сзади, положил руку на плечо. Голован зарычал, тряхнул плечом, мотнул головой в его сторону – и третий раз напоролся на острый красно-зеленый луч, который иглой вошел ему в глазное яблоко, провернул, порвал что-то важное внутри. Голован подался назад, потеряв равновесие, чуть не упал.

Расставив ноги, сжав кулаки, он застыл посреди комнаты.

– Не пойму, братва, что происходит. Словно триппер какой-то ходит меж вами, мясо ваше гниет и воняет, а вы и не слышите. Принюхайтесь, братва, пока не поздно. Еще покойный Мерин говорил: быть Головану Смотрящим, когда откинется. Было? Было. Вот, я откинулся. Болт с вами, что никто из вас не пришел встретить. Болт с вами, что стволы наставили, когда сам явился. Мне насрать, я зла не держу. Но вот этот паук, – Голован показал на Студента, сам при этом голову не повернул, – не должен здесь сидеть. Я за него не голосовал. Он мне не нравится. Я хочу, чтоб община снова выбрала Смотрящего, прямо сейчас. Я требую, б…дь! Имею право!

Голован замолк, шумно задышал через ноздри.

– Во, целую проповедь задвинул! – раздался чей-то голос.

В наступившей тишине было слышно, как размеренно щелкает новенькой немецкой зажигалкой Буровой: щелк, щелк, щелк.

– Я могу устроить выборы, если хочешь, – прервал молчание Студент. – Если не боишься обосраться. Потому что тебя все равно не выберут.

Община зашевелилась, одобрительно загудела.

– На фиг надо! Голован опять начнет старые правила вводить, чтоб как на киче все было, как ему привычней! Баланда, махорка и три копейки в кармане! И воровской «закон» наизусть зубрить, ага!

– Ну так пусть и валит обратно на кичу!

– У нас все ништяк, Голован, не мути воду! Общак набили почти под миллион! Такого отродясь не было!

– Студент всё грамотно делает, не мешай!

И тут Голован не выдержал. С диким ревом он смахнул на пол Копейку с Космонавтом, вцепился в край тяжелого дубового стола, приподнял, стронул его с места. На пол посыпались стаканы, двухведерный самовар накренился, с его вершины слетел чайник, плеснув кипятком на руку Лесопилке. Сидевшие рядом воры с криками вскочили, выпрыгнули из-за стола. Секунду помедлив, самовар величественно рухнул на пол, окутав комнату клубами пара.

Только Студент остался на своем месте, не дернулся. В мозгу Голована нарисовалась простая схема: вот стол, вот стена, а между ними находится объект его жгучей ненависти. Один хороший толчок, и можно услышать, как треснут его поганые ребра и грудина, а все, что находится внутри, выплеснется через горло. И все вопросы решатся сами собой.

В облаке густого пара словно образовался узкий тоннель, их взгляды встретились. Только вот глаза на том конце были не Студента и вообще не могли принадлежать человеку – два горящих красных пятна, перечеркнутых вертикальными зрачками. И было в них что-то пострашнее любых угроз, любой злобы, а именно сосредоточенная голодная ярость хищника перед броском, от которой огромный Голован вдруг почувствовал себя маленькой букашкой, присевшей на теплый рельс перед движущимся составом…