Соседка восхищенно поцокала языком и для полного совершенства попыталась надушить профессора какими-то древними мужскими духами, он еле вырвался. Но белоснежный платок в нагрудный карман пиджака она все-таки ему впихнула.

Впрочем, сенсации его появление не произвело. Сотрудники давно привыкли к миллеровской красоте.

В зале его посадили в первый ряд, и всю торжественную часть пришлось терзаться: пришла ли Таня? Смотрит ли на него? Ведь вся умопомрачительная красота предназначалась только для нее.

Но ерзать на стуле, показывать затылок представителям ГУЗЛа, сидящим в президиуме, было неприлично.

Заседание двигалось по накатанным рельсам: выступления гостей, дикие подарки типа гжельских ваз и хохломских подносов — ну как они могут пригодиться кафедре нейрохирургии? Потом шло награждение самых выдающихся работников кафедры. Миллер знал, что ни в одной номинации он не представлен — руководство решило, что у него и так достаточно всяких регалий.

От нечего делать профессор разглядывал зал, хотя знал тут каждую трещинку на стене, каждый квадратик пластмассового натяжного потолка и каждую складку портьер. По стенам висел обязательный набор великих медиков, представленный во всех парадных залах медицинских учреждений, такой же неизменный, как колода карт. Тузы — Пирогов и Павлов, короли — Луи Пастер и Сеченов… Только с дамами было плоховато. Ни одного женского лица в галерее благообразных бородачей. Миллер перевел взгляд на президиум. Довольный Криворучко, высокомерные ребята из управления и, надо же, Максимов… Вот стервятник! Мог бы дать Валериану Павловичу насладиться торжеством, не напоминая, что это — его последние денечки в качестве заведующего. По джентльменскому соглашению с ГУЗЛом Криворучко досиживал в должности только для того, чтобы отпраздновать славный юбилей. Сразу после торжества он начнет сдавать дела.

Максимов ничего еще не успел сделать для кафедры, чтобы отсвечивать в президиуме. Сидел бы вместе со всеми в зале, а лучше бы вообще не приходил!

Наконец слово предоставили Валериану Павловичу. Откашлявшись, тот взгромоздился на кафедру — сотрудники упорно именовали это могучее сооружение трибуной, поскольку администрация в порыве патриотизма прицепила к нему золоченого двуглавого орла. Будто у них не медицинское заведение, а филиал Государственной думы.

— Сначала я думал обойтись без речи, — Криворучко положил руки на борта «трибуны». — Ясно, что все вы устали и с нетерпением ждете фуршет и дискотеку. Кстати, репертуар подбирал лично я… Надеюсь, все поколения, представленные в зале, останутся довольны. Так вот… Хотел я выйти сюда и сразу сказать: «А теперь дискотека!» — но потом решил, что сто пятьдесят лет — это очень серьезно… Ребята, сейчас чествуют не только нашу кафедру, но каждого из нас. Мы и те, кто был до нас, продержались целых сто пятьдесят лет. Надеюсь, те, кто придет после нас, продержатся еще столько же и даже больше. Сто пятьдесят, какая старая у нас кафедра, скажете вы. И не просто старая, а старейшая! — отвечу я. А потом посмотрю в зал, увижу ваши лица и подумаю: «Молодая!» Вот парадокс — кафедра одновременно и старая, как ее основатель, и молодая, как самый молодой наш сотрудник. Так и мы с вами. Не важно, сколько нам лет, но пока мы работаем и интересуемся жизнью, мы молоды. А теперь — дискотека!