— Я пошел, — трагически прошептал он и пошел.

Мальчику было девять лет, весь его живот помещался под миллеровской ладонью.

Мать ребенка, девчонка лет двадцати, как со страху показалось профессору, заранее смотрела на него с полным доверием и восхищением. Миллеру стало ужасно стыдно за свой уверенный и представительный вид.

«Самозванец чертов!» — мысленно выругал он себя и осторожно погладил мальчика по животу. Нужно было чем-то заняться до прихода педиатра, вердикту которого Миллер решил полностью довериться.

— Что, доктор? — спросила девчонка, явно замирая от страха.

Он собрал остатки мужества и степенно произнес:

— Подождите, мамочка. — Потом подмигнул ребенку и фальшиво-бодрым голосом попросил: — Ну покажи, где у тебя болит.

Палец ребенка уверенно ткнул в точку Мак-Бурнея — типичную точку болей при аппендиците, Миллер выяснил это в учебнике не далее как вчера. Чтобы потянуть время, он дотошно расспросил ребенка и мать о симптомах и лишь затем приступил к осмотру.

Мягко пропальпировав живот, Дмитрий Дмитриевич уловил, да, определенно уловил напряжение мышц брюшной стенки в зоне аппендикса. Что ж, настало время проверить симптомы раздражения брюшины, все по списку из руководства по неотложной хирургии.

Аккуратно, медленно он надавил на живот мальчика и резко отнял руку. Ребенок ойкнул.

— Больнее, когда нажимаю или когда отпускаю?

— Когда отпускаете.

На всякий случай Миллер проверил остальные симптомы, но диагноз был очевиден.

— Аппендицит! — заявил он педиатру с оттенком гордости и страшно удивился, когда та, вместо того чтобы похвалить его за точный диагноз, нехорошо выругалась и спросила, какого черта Миллер дергает ее, если ему и так все ясно.

Увы, радость по поводу правильного диагноза быстро сменилась ужасом перед предстоящей операцией.

Мальчик едва занимал половину операционного стола. От этого зрелища профессору захотелось убежать подальше и больше никогда не возвращаться в кошмарную больницу.

Он сам обзвонил всех хирургов по второму кругу, но опять ни один не отозвался.

Была еще надежда, что травматолог окажется опытным ассистентом, но он еле справлялся с напором раненых, избитых и укушенных. «Давай сам!» — крикнул он Миллеру через головы пациентов. Позвонили в роддом, но гинеколог принимал роды и бросить женщину не мог. Зато порадовал, что, если через пару часов дело не наладится, пусть Миллер готовится помогать ему на кесаревом сечении.

— Не волнуйтесь, доктор, — улыбнулась операционная сестра, накидывая ему халат. — Сначала кожу, потом апоневроз, потом мышцы тупо раздвигаем, вскрываем брюшину и начинайте искать отросток. Главное — начать!

— А потом плакать да кончать! — буркнул Миллер и завязал рукава халата. Скорее бы уж закрыть ребенка стерильным бельем, чтобы не видеть, какой он маленький.

Сестра почему-то напомнила ему Таню, хоть была женщиной совсем другого склада — высокая, костлявая, со спортивной осанкой. «Ах, Таня, Таня, почему я никак не могу тебя забыть, думаю о тебе по поводу и без, даже когда нельзя отвлекаться, когда от меня зависит человеческая жизнь, больше того, жизнь ребенка. Пусть ты не такая безупречная и чистая, я все равно люблю тебя. Оказывается, человека любят не за то, что он хороший или плохой, а потому, что не могут дышать без него…»