— И ты воображаешь, что немцы…? Шале лукаво перебивает его:

— Ты знаешь «Глас народа»? Это газета бельгийской компартии.

— Знаю, — говорит Брюне.

Выдержав паузу, Шале улыбается и бесстрастно добавляет:

— С июня «Глас народа» снова выходит.

Брюне оседает на стуле, запускает руку в карман и сжимает еще теплую трубку. Он спрашивает:

— А что следует делать здесь?

— Прямо противоположное тому, что делаешь ты.

— То есть?

— Нападать на империализм буржуазных демократий, нападать на де Голля и Петэна, поддерживать в массах волю к миру.

— А по отношению к немцам?

— Сугубая сдержанность.

— Хорошо, — не возражает Брюне.

Шале потирает руки: он славно поработал и доволен.

— Мы с тобой, — говорит он, — разделим работу надвое. Товарищи нуждаются в том, чтобы их мало-помалу прибрали к рукам, но лучше, чтобы это был не ты: ими займусь я. А ты поработаешь с беспартийными.

— И что же мне следует делать?

Шале внимательно смотрит на Брюне, но кажется, будто он его не видит: он размышляет.

— В настоящий момент, — говорит он, — твоя знаменитая организация скорее опасна, чем полезна. Но это хорошо, что она существует, и она однажды сможет сослужить службу: было бы желательно ее законсервировать, не ликвидируя ее полностью. Только ты можешь это сделать.

— Бедняги, — сокрушается Брюне. — А?

— Я говорю: бедняги.

Шале удивленно смотрит на него.

— А что это за парни?

— Радикалы, — отвечает Брюне. — Социалисты… Есть и вовсе беспартийные.

Шале пожимает плечами.

— Радикалы! — о презрением цедит он.

— Они хорошо работают, — заверяет Брюне. — И потом, знаешь ли, потерявшим надежду здесь трудно выжить.

Он останавливается, он уловил звуки чужого, заимствованного голоса, это голос предателя. Он говорил: «Не напускай на себя вид смотрителя покойницкой». Он говорил: «Бедняги, у них смерть в душе».

— В любом случае, это люди пропащие, — чеканит Шале. — Остается только оставить их околевать.

Он ухмыляется.

— Радикалы? По мне так уж лучше нацисты. Это псы, но у них есть социальное чутье.

Брюне думает о Тибо. Он вспоминает его широко смеющийся рот и думает: «Он пропащий, но стоит меньше, чем нацисты, у него нет социального чутья». Он вспоминает: «У нас был радиоприемник». Брюне начинает дрожать. Он думает: «Наш радиоприемник». Он встает, подходит к Шале, теперь они стоят лицом к лицу. Брюне говорит:

— Что ж, все это звучит правдоподобно!

— Еще бы, — с ворчливой сердечностью отзывается Шале, — еще бы не правдоподобно!

— Все на свете правдоподобно, — говорит Брюне. — Можно доказать, что угодно.

— Тебе нужны доказательства?

Шале роется во внутреннем кармане кителя. Он вынимает грязную помятую газету.

— Держи.

Брюне берет газету: это «Юманите». Он читает: № 95, за 30 декабря 1940 года. Газета так истерта, что наполовину рвется, когда он ее разворачивает. Он пытается читать передовицу, но не может. Он думает: «Это «Юманите»» и вслепую проводит пальцами по буквам названия и заголовков. Это «Юманите», я в ней писал. Он старательно сворачивает газету и протягивает ее Шале.

— Ладно.

Сейчас он выйдет и улыбнется Шнейдеру, он ему скажет: «Ты мне это говорил». Мыльный пузырь тут же лопается: нет больше никакого Шнейдера. Есть Викарьос, осведомитель. Свет меркнет у него перед глазами, его легко хлопают по плечу, он вздрагивает. Это Шале: губы Шале кривит мальчишеская улыбка, его рука с механической точностью отстраняется и падает вдоль тела.