— Наиль, я бы хотела сказать… — начинает она одновременно с моим «Ева, есть еще кое-что…».

Улыбается и делает приглашающий жест, уступая мне право говорить первым. Я достаю еще один конверт и вручаю ей, предлагая открыть прямо сейчас. Внутри фотографии дома в Лондоне, который я купил через агента, так же документы на владение на имя Евы (я не мог сделать этого раньше, пока она не вернула свою прежнюю фамилию), и мое, заверенное у нотариуса, разрешение на вывоз ребенка.

— Это что? — переспрашивает она, листая фотографии, пока я держу ее зонт.

— Место, в котором вам с Хабиби будет хорошо. Три этажа, свой внутренний двор, даже сауна есть и бильярдная, и …

— Я не умею играть в бильярд, Наиль, — резко перебивает она.

— Будет повод научиться.

На самом деле я понимаю, что она хочет услышать прямой ответ на свой прямой же вопрос, но у меня в глотке словно рыбья кость торчит, размером с осиновый кол. Даже сглотнуть не могу, потому что действительность оказалась намного тяжелее, чем я себе представлял. Я знаю, что вырываю себе сердце, но цена этой агонии — вероятно, единственно верный поступок, какой я совершил в своей паршивой жизни.

— Я хочу, чтобы ты забрала дочку и уехала, Осень. И начала жизнь с чистого листа.

«Там, где никто не сделает тебе больно, детка, даже я…»

Ева задерживает взгляд на разрешении на вывоз Хабиби, и я отворачиваюсь, отхожу к парапету. Складываю зонт, подставляя лицо дождю. Натянут до предела, разрываюсь внутри, словно до отказа натянутая на болванку кожа. Не представляю, что я буду делать, когда они уедут, если даже сейчас мысль о том, что я буду видеть дочь раз в несколько месяцев лишает меня способности дышать. Легкие словно наполняются кровью, и я тону в пустыне собственной гадостной жизни.

— Ты сказал: «Я хочу…», — слышу настороженный голос Евы. Поворачиваюсь — и попадаю под обстрел ее взгляда.

До чего же она красивая в эту минуту: такая … словно подсвеченная изнутри, как луч солнца, об тепло которого хочется греться всю жизнь. Судорожно сую кулаки в карманы пальто, лишь бы не схватить ее в охапку, вдавить в свое тело до хруста, сжать волосы в кулаке и сказать то единственное, что будет правдой из всей моей сегодняшней бравады: «Ты — моя, Осень, и ни хрена я тебя не отпущу».

Но это был бы поступок влюбленного эгоиста. Я и так перегнул палку, пряча ее в своем доме, хоть это и было сделано для их с Хабиби безопасности, и чтобы оградить от возможного вмешательства Яна. Хоть, как оказалось, придурок все равно нашел способ ее достать.

— Что? — переспрашиваю я, понимая, что потерял нить разговора между попытками выжечь у себя в душе каждую черточку ее лица.

— Ты сказал: «Я хочу, чтобы ты уехала», — терпеливо повторяет Ева, приближаясь.

— Так будет лучше для вас с Хабиби. — Сглатываю, но проклятый ком никуда не девается. Наоборот, становится вязким и плотным, и кажется, я скоро совсем разучусь говорить. Так и буду смотреть на свою женщину молчаливой рыбиной.

— Я не хочу знать, что, по твоему мнению, будет лучше, — немного злится она и подходит впритык. Поднимает руку, чтобы прикрыть меня своим зонтом. — Я спрашиваю, чего хочешь ты. Без всякой благородной чепухи.