Точно также с того момента, как Ермаш стал председателем Госкино, мои фильмы перестали посылать на международные фестивали, видимо, полагая, что они не достойны представлять советское киноискусство за рубежом.

Я полагаю, что по существу мне отказывали все это время в праве на работу. Можно, конечно, сказать, что за годы правления Ермаша я сделал «Зеркало» и «Сталкера», но учтите, что всякий раз я получал работу после того, как обращался с письмами соответственно к XXIV и XXVсъездам КПСС. Судьбу этих картин решало только их вмешательство — так что, как говорят у нас, «от съезда к съезду». Но то, что касается лично председателя Госкино Ермаша, то он просто вычеркнул меня из списка трудоспособных кинематографистов.

Я мечтал иметь своих учеников в Советском Союзе. Мне предложили организовать свою мастерскую из шести человек, которые были мною отобраны уже после того, как их документы были утверждены к праву поступления отделом кадров Госкино СССР — ни один из них не был принят затем государственной комиссией. То есть таким сложным образом мне снова было отказано в работе.

Мой 50-летний юбилей не был отмечен в прессе ни единой строкой точно так же, как я не получил ни одной официальной поздравительной телеграммы от руководства, как это принято у нас по протоколу. То есть такого, как со мной, в Советском Союзе просто не бывает. Когда я был тяжело болен и попросил у Союза кинематографистов деньги на путевку в санаторий, то мне отказали, хотя я был членом Правления Союза кинематографистов СССР.

Мое положение стало просто физически-угрожающим. Однако Ермаш рассмеялся моему предложению уехать работать за границу.

Мне не дали слово на Съезде кинематографистов, проходившем в Кремле. А теперь еще эта история на фестивале в Канне.

Когда «Ностальгию» итальянская сторона предложила в конкурс, то советское руководство официально выразило удовлетворение по этому поводу и высказало пожелание, чтобы я поскорее закончил картину. Директор «Мосфильма» Сизов даже просил меня поторопиться к фестивалю. Я был воодушевлен и обрадован: наконец-то, как я понадеялся, мне все-таки удалось сделать что-то нужное для моей страны: естественно, я рассказывал в «Ностальгии» о специфической для русского человека невозможности существовать вне России.

Но вдруг я узнаю, что настояниями советской стороны в жюри кинофестиваля в Канне введен Сергей Бондарчук, неприязнь которого к моим фильмам широко известна. Тогда в недоумении я позвонил в Москву: «Зачем вы меня губите? Ведь Бондарчук ничего не понимает». На что Костиков заверил меня, что Бондарчук, напротив, «едет помочь вам».

Но теперь уже не для кого не секрет, как повел себя Бондарчук, будучи членом жюри — он, точно лев, дрался за то, чтобы «Ностальгия» ничего не получила. А те премии, которые я все-таки получил, были выданы не благодаря ему, а вопреки его «стараниям». Случившееся я воспринял, как удар в спину, тем более болезненный, что он был нанесен своими.

Вся эта акция была воспринята мною, как наглядная демонстрация их позиции по отношению ко мне и к моему творчеству; такого режиссера, как Тарковский, для них просто не существует. Он вне поля зрения Госкино СССР.