Конечно, Тарковскому было очень трудно именно потому, что мы жили, не оглядываясь, в своих условиях и имели свою ценностную шкалу… Но до какой же степени все мы, следуя Ларисе Павловне, заморочили ему голову жаждой признания и успеха, выраженного в денежных знаках… Мне кажется, что он от этого заболел, чувствуя все время свою неизгладимую вину перед семьей за материальную несостоятельность, которую ему, конечно, внушала Лариса. Она точно «поставила» на него в расчете на Славу и Деньги. Но за такое кино, которое делал Тарковский, все и везде борются, и ничего на получают на блюдечке с голубой каемочкой. Или бросают себя на жертвенник чистого искусства, или служат за деньги государству и широкой публике. А нам, глупым, казалось, что можно и невинность соблюсти, и капитал приобрести. Но не бывает так — вот в чем дело. Либо-либо.
А вся история с Тяпой, который в конце концов ради высокого искусства был все-таки брошен не столько отцом… сколько матерью. Тарковский говорит о том, что «выезд его жены был необходим только потому, что она была его сотрудницей», но я уже писала до какой степени это не соответствовало действительности. Чем она могла ему помочь в Италии без языка и без профессии, кроме моральной поддержки, если таковая была еще нужна, учитывая его роман с До-нателлой…
Выезд Ларисы, если говорить о строгих советских законах, был абсолютной роскошью, которую Андрею либо подарили, либо… соорудили с соответствующими намерениями во время ее бесконечных визитов в Первый отдел Госкино… Тем более, что она совершенно не торопилась выехать, прекрасно проводя время с Араиком… Скорее даже оттягивала поездку…
Тарковский умер, не меняя советского гражданства, или, во всяком случае, не попросив нигде политического убежища, только недоумевая, за что его, такого далекого от политики, травят? Но Ларисе уже после его смерти досталось звание почетной гражданки Франции вместе с соответствующей этому званию пенсией. А он, бедный, судя по его дневнику, с горечью начинал только догадываться, что авторское кино с трудом пробивает себе дорогу и на Западе тоже. А уж тут можно с уверенностью сказать, что он был мучеником своей идеи и другого кино делать не умел и не хотел. Но хотел денег. Вот в чем проблема!
Возвращаюсь в Италию 84-го года — мы расставались встревоженными, взбудораженными… и удовлетворенными, полагая, что дело сделано, и Тарковские уже перевалили через очень крутой перевал, за которым все будет яснее и ровнее…
Наша следующая встреча состоялась в Лондоне, когда в церкви StJames’s на Piccadilly Тарковский рассказывал об Апокалипсисе в рамках фестиваля. Снова и снова вел переговоры о действиях, которые следует предпринять, чтобы заполучить Тяпу с Анной Семеновной. А еще мы договорились о том, что я вместе с мужем и детьми приеду на шесть недель в Сан-Григорио, чтобы рядом с Андреем дорабатывать книгу, с которой нас продолжали торопить…
«Жаль, конечно, — сказала я, — что из-за детей не удастся Диме даже Рим показать. Все-таки для одного дня вместе с ними дорога не ближняя…»