Теперь, когда Глаша забеременела, Федору казалось подлым ходить к ней как прежде, и он решил, что переступит ее порог раз и навсегда, когда придет время, а пока ограничивался телефонными звонками. Глаша говорила с ним весело и безмятежно, а Федор готов был себя проклясть за то, что он не с ней. «Две недели – и все!» – шептал он и не замечал мрачной и трагической атмосферы, царившей дома после ухода Ленки. Жена почти не разговаривала с ним, готовила, но подавала ужин с таким видом, будто всякий раз отрезает кусок собственной плоти, чтобы накормить мужа.

– Ты собираешься что-то делать или нет? – вдруг спросила она, забирая у него пустую тарелку.

– Не понял?

– Ты вернешь мою дочь домой? Надеюсь, ты предпринял хоть какие-то действия для этого?

Федор отрицательно покачал головой.

– Значит, тебе наплевать и на меня, и на Лену?

– Нет. Чайку налей, пожалуйста, – нейтральным голосом сказал Федор.

С грохотом выдвинув стул, Татьяна уселась напротив него.

– Я, кажется, ясно дала понять, что абсолютно необходимо, чтобы моя дочь жила здесь!

– Кому необходимо? Ленка прекрасно себя чувствует в Иванове, я тоже не страдаю.

– Ах, так она уже в Иванове? – вспыхнула Татьяна.

– Да. Если хочешь знать, я сам ее отвез и устроил, и там все очень даже прилично. Общежитие через дорогу от института, чистенькое, ребята симпатичные живут, соседка по комнате весьма рассудительная и самостоятельная девочка. Все в порядке будет.

– Ах вот как! – Татьяна вскочила и заметалась по кухне. – Все в порядке, говоришь? Нет, не будет все в порядке, эта тварь напрасно думает, что можно убить родную мать и жить припеваючи после этого!

– Таня, ты жива.

– Эта дрянь неблагодарная меня уничтожила и будет радоваться жизни с симпатичными ребятами и рассудительными девочками как ни в чем не бывало? Нет уж, я этого не допущу! Завтра же туда поеду и все устрою! Всем все расскажу, так эту тварь ославлю, что никто к ней близко не подойдет, шарахаться станут, как от зачумленной.

Федор тряхнул головой и от внезапно наступившей ясности перестал слышать, что говорит ему жена. Наверное, только так это и бывает. Уговариваешь себя, заставляешь, приводишь разумные аргументы, досуха выжимаешь совесть, и через силу, кое-как, но идешь вперед. А потом вдруг раз, и лопается какая-то пружинка, и все заканчивается. И ничем ты уже не сдвинешь с места эту мертвую груду металла.

Он встал:

– Хочу предупредить тебя, Татьяна, что если ты поедешь в Иваново и начнешь там ораторствовать, то добьешься только одного – тебя госпитализируют в местную психушку. Лучше сходи к доктору сама и здесь.

– Да как ты смеешь!

– Я, Таня, никак не смею. Я просто ухожу.

Сняв с антресолей чемодан, он разложил его в спальне на кровати и стал складывать туда белье и сорочки.

Татьяна влетела вслед за ним, схватила чемодан и швырнула в угол комнаты. Майки разлетелись по полу.

– Я тебя никуда не отпущу!

– Это не тебе решать, – спокойно проговорил Федор. – Прости, что ухожу сразу после того, как тебя покинула дочь, но я действительно не могу больше с тобой жить.

Жена отвесила ему пощечину, неуклюже, медленно, Федор мог бы перехватить ее руку, но не стал.