Гортензия Андреевна азартно хлопнула в ладоши.

– Я слышала, что преуспевают в жизни как раз троечники и даже двоечники, – заметила Ирина. Она немножко стыдилась, что мало пристает к Егору с учебой.

– Совершенно верно. Ребенок должен узнать не только сладость победы, но и горечь поражения и понять, что если он проиграл, то жизнь не кончается, а просто идет немножко иначе, чем он хотел, и это не так уж и страшно, а порой и вовсе хорошо. Так вот. Воплощенный идеал всего и вся Макарова делает совершенно логичный вывод, что, поскольку она априори непогрешима, то виновата учительница, и на всех парах мчится в школу с претензиями – отчего я предвзято отношусь к ее ребенку и занижаю девочке оценки? Я начинаю разбираться, потому что мне самой причины падения успеваемости очень способной девочки были не ясны. Вызываю ребенка на разговор. Девочка запирается, но сами понимаете, Ирочка… – Гортензия Андреевна вздохнула, – помнят руки-то. Узнаю и про пол, и про менее вопиющие случаи. Утешаю ребенка, как могу, вызываю мамашу на беседу. Источник свой, конечно, не сдаю, так осторожненько пытаюсь объяснить, что с детьми все происходит по законам физики. От недостатка давления личность не формируется, но от избытка – ломается. Будьте мягче, терпимее, прислушивайтесь к ребенку, не одергивайте каждую секунду, и все наладится. Но куда там! Будет ей еще какая-то старая дева указывать, как надо воспитывать детей, смешно даже! Помню, она так приосанилась, губки свои красивые поджала, причесочку поправила и говорит ледяным тоном: «Учите ваших учеников, а мне нотации читать не надо. Это в ваши обязанности не входит!»

Ирина присвистнула. А жена Макарова отчаянная женщина! У нее самой никогда не хватило бы наглости заявить такое в лицо не только Гортензии Андреевне, но и менее матерому педагогу.

– Разговаривать с ней было бесполезно, – продолжала Гортензия Андреевна, – любые аргументы разбивались о броню самовлюбленности, и я попала в достаточно сложное положение. Девочку было очень жаль – жаль, что ей в столь юном возрасте приходится принимать на себя весь груз психологических, а возможно, и психиатрических проблем своей матери, но чем я могла помочь? Особое отношение к ученику для меня неприемлемо ни при каких обстоятельствах. Пыталась отцу донести мысль, что девочка тонкая, ранимая, чрезвычайно совестливая, такого ребенка лучше ни за что похвалить, чем за дело отругать, но куда там… У меня вообще создалось такое впечатление, что ему все это глубоко до лампочки. Он кормилец семьи на ответственной должности – и этого вполне достаточно.

– Да, он действительно очень много работает, это не отнять, – признала Ирина с неохотой, – холуй и лизоблюд, тут двух мнений быть не может, но если что-то серьезное, то Макаров умеет организовать, возглавить, воодушевить людей и дать результат.

– Да?

Ирина кивнула:

– Очень неплохой прокурор, если не знать, как он пробился.

– Что ж, приятно слышать, – Гортензия Андреевна поджала губы, и сразу стало ясно, что это не так. – Ладно, слушайте дальше!

– Так это еще не все?