Странно, но от мысли, что чужие люди разорят Глашин дом, в душе ничего не всколыхнулось. Ей все равно, значит, и ему тоже.

Сергей проводил его до машины. Любезный, предупредительный, невозможно понять, что думает на самом деле: то ли искренне сочувствует прокурору, то ли размышляет, как выгоднее использовать власть, неожиданно полученную над своим руководителем. Сковырнуть ли его и попытаться в открывшемся движении по карьерной лестнице вскочить на ступеньку повыше или, наоборот, проявить преданность и надеяться, что прокурор за это сам его выдвинет?

Только Федору это было абсолютно все равно. Главное, чтобы Сергей не тянул с разрешением на захоронение, а там пусть делает что хочет.

Стоял один из тех редких божественно прекрасных осенних дней, когда бренность примиряется с вечностью.

Позади остался невысокий безымянный холмик, засыпанный цветами, которых Глаша не любила, но, глядя в высокое бесконечное небо, Федор знал, что она сейчас где-то там, сидит на облаке и улыбается ему.

Он улыбнулся в ответ.

Думая, что у них впереди еще много времени на земле, они не торопились говорить о многом, в том числе о религии, Федор не знал даже, крещеная Глаша или нет, но отпевание все-таки заказал и удивился, что в собор пришли многие ее коллеги. Впрочем, сейчас в посещении церкви нет какого-то особого героизма даже для чиновников его ранга.

Федор не верил в бога, но, стоя возле Глашиного последнего изголовья и слушая заупокойную службу, слов которой не понимал, чувствовал надежду, что боль со временем сменится глубокой печалью, которая останется с ним до конца его дней.

На кладбище возле могилы коллеги устроили гражданскую панихиду, говорили о Глаше разные хорошие слова, и говорили от души, а не по протоколу, и Федору почему-то это было приятно. Могильщики завозились, забеспокоились, что тянут, но он сунул им пятерку, и они отошли, стояли чуть поодаль, опираясь на свои лопаты.

Глаша лежала в белом платье, потому что сотрудницы в морге сказали ему, что незамужнюю надо хоронить в наряде невесты, и он послушно все купил. Лицо было строгое и чужое, сильно накрашенное, а в жизни она почти не пользовалась косметикой. И целуя ее последний раз, он не ощутил ничего, кроме холода. Глаша была уже не здесь.

Засыпали могилу, положили цветы и венки, и Глашин начальник позвал его на поминки, которые устраивали на кафедре.

Федору нравились эти люди, но он хотел еще немного побыть с Глашей наедине, чтобы ничто не мешало их прощанию.

Он постоял возле могилы, дождался, пока все уедут, и медленно двинулся к выходу.

Старое кладбище утопало в красоте ранней осени. Пламенели клены, крона старого дуба светилась в лучах солнца, как старое золото, а на могилах в изумрудной траве еще цвели яркие осенние цветы.

Для всех остальных это был радостный день, и Федор не знал, хорошо оно или плохо.

Он поехал на залив, туда, где они с Глашей были на первом свидании. Стоя под красным, который на этом светофоре всегда горел очень долго, Федор смотрел, как впереди за перекрестком садятся в автобус дети, наверное, у них кончились уроки. Двое растрепанных мальчишек и серьезная девочка с бабушкой, видно первоклассница. У девочки были две толстых косы баранками, и Федор подумал, что если бы у него родилась дочка, то он бы ей так же заплетал.