А северобайкальские дачи были около Душкачана на отвоеванных у леса полях. Земляные бугры на краях дачного поля, (возникшие, когда тракторами сгребали верхний слой почвы, очищая поле от древесных корней) облюбовала дикая малина. Когда папа только покупал эту избушку, мы вволю наелись малины, собранной на дачных отвалах и морошки на болотах.

Наесться ягод вволю мы смогли, потому что покупка была отнюдь не быстрая: на самом деле папа сначала приобрел здесь у соседнего дома номер тринадцать кусок огорода. А саму избушку, старинную, прямо антикварную, купил в Нижнеангарске. Недорого. А потом ее разобрали по бревнышку и привезли сюда. И снова собрали, кое-где подлатав. Поставили на высоком, в человеческий рост, основании. Тремя фасадными окошками на Байкало-Амурскую магистраль. Почти все домики в Душкачане были к железной дороге огородным задом, что вполне объяснимо, а наша — избушечным передом. Что тоже понятно. Папе ведь главное было не тишина, не огород, а чтобы вода рядом. А тут сразу пересек насыпь — и берег, лодки, красота.

И на нашем доме красовался номер 13 «а». Только он был незаконным, как и сама постройка — потому что в зоне железной дороги.

— Гриша за нами приехать хотел, — продолжил папа, — но я его отговорил. И так вчера засиделись дольше, чем надо бы. Он охотничий участок на паях с другом оформил. Хочет зимой отпуск брать и промышлять.

— Кого? — заинтересовалась я.

— Белку, соболя, если получится. Чтобы лицензию не отобрали, нужно сдавать по пять шкурок соболя за сезон.

— А это много?

Папа пожал плечами.

— От участка зависит. Средне.

И скинул на щербатую тарелку первую порцию жареной колбасы.

Я ела стоя, поставив тарелку на облупленный подоконник и глядя в среднее окно избушки на речку Кичеру.

Около гор по ту сторону заполненной водой и островами долины текла другая река, Верхняя Ангара. Обе они впадали в Байкал, Кичера с левой стороны от Ярков, песчаной косы, которой заканчивался Байкал, а Верхняя Ангара с правой.

На берегу лежали кверху днищем лодки. Торфяные острова подступали к каменистому берегу. Цвет у островов был насыщенный, там перемешивались и желтый, и зеленый, и бурый. На торфяном ложе хорошо росла клюква. Мы собирали ее с мамой, когда приезжали сюда погостить…

— Надо в клинику позвонить, — напомнила я.

— Давай в Нижнем, — предложил папа. — Тут связь плоховатая. Надо же, у тебя, оказывается, волосы ниже лопаток отросли.

Ага, папа только заметил. А я все лето гордилась своей гривой.

— Ты готова?

— Готова.

— Тогда пора идти.

Я сполоснула тарелку в умывальнике (рассохшийся, потрескавшийся кусок хозяйственного мыла был тут единственным моющим средством), обтерла полотенцем и поставила в кухонный шкаф.

Папа протер скомканной газетой сковородку, (с которой ел, не заботясь о тарелках) выкинул пропитанный жиром комок в печку и решил, что чистота наведена.

Юркий микроавтобус подобрал нас на трассе и быстро домчал до поселка.

Каким образом папа объяснялся с тетей Нелей, я не слышала, потому что во дворе наткнулась на Анжелику, развешивающую в огороде постиранное белье. Та блистала. То есть блестела. Видимо, имея в семейном бутике широкий выбор нарядов, Анжелика предпочитала брать самое яркое и блестящее. Джинсы со стразами съезжали с попы, обнажая стринги с бисером. Ядовито-розовая футболка была расшита серебром и золотом. Волосы сестрица выкрасила в угольно-черный цвет. Но уже давно, потому у корней русые ее, настоящие волосы успели отрасти где-то на сантиметр. Глаза она подвела жирной черной линией, чтобы красиво.