– Видимо, на то были свои причины. Мистер Грин был очень эксцентричным. Как все художники.

Я удивленно нахмурилась:

– Художники?

– Ну да. Его работ я не видела, но, насколько мне известно, у него есть, вернее была, внушительная коллекция собственной живописи и скульптуры. После войны он изучал искусство в Европе, а потом поселился на Среднем Западе, преподавал в университете.

– Женевьева, вы сказали, у него была коллекция. Что вы подразумевали?

– Он раздарил ее. Теперь картины выставлены в разных галереях. Помню, он говорил, что искусством нужно делиться.

Я улыбнулась:

– Очень похоже на Уэстри.

Дженнифер откашлялась.

– Женевьева, а Уэстри занимался скульптурой? Из каких материалов он ваял? Из глины? Из бронзы?

Я поняла направление ее мыслей. Порой на острове открывались удивительные связи.

– Точно не знаю, – пожала плечами Женевьева. – Он мало говорил о работе. Могу ошибиться, уж очень давно все было.

Потом она достала желтый блокнот и положила его на стол.

– Можно задать вам несколько вопросов? – осторожно спросила она.

– Конечно.

– Как я писала в письме, много лет назад на этом острове была убита девушка. Я пытаюсь выяснить подробности и восстановить справедливость.

Мы с Дженнифер обменялись понимающими взглядами.

– Вы служили здесь медсестрой, и в вечер трагедии у вас был выходной. – Она наклонилась поближе. – Анна, вы не видели, не слышали ничего подозрительного? Это убийство окружает завеса тайны. Остров словно бесследно поглотил несчастную. Возможно, вы – моя последняя надежда на справедливость.

– Да, – сказала я, – кое-что знаю.

Женевьева открыла блокнот.

– Что же?

Я сжала ладони, вспомнив, как Уэстри хотел сохранить это убийство в тайне. За годы раздумий я множество раз прокручивала эту историю в голове, но так и не смогла понять его мотивов. Кого он пытался защитить? Возможно, открыв секрет, я получу ответы на свои вопросы.

– Атея, – произнесла я. – Ее звали Атея.

У Женевьевы загорелись глаза.

– Да.

Дженнифер сжала под столом мою руку.

– Она была красивая девушка. Я знала Атею недолго, но в ее образе отражалась благодать острова.

Женевьева что-то записала в блокноте.

– Многие островитяне до сих пор не могут смириться с ее смертью. Старики вспоминают произошедшее как величайшее зло, случившееся на здешних довольно спокойных берегах. Поэтому я и хочу восстановить справедливость – ради нее, ради их всех.

– Я могу помочь, но придется прогуляться. У меня есть важная улика. – Я глянула в окно, где догорал оранжевый закат. – Сегодня уже поздно. Мы можем встретиться завтра утром на берегу?

– Да, – с благодарной улыбкой ответила Женевьева, – только скажите, во сколько.

– Девять тридцать вас устроит?

– Отлично. Буду ждать.

Тем вечером в сумочке Дженнифер, брошенной на балконе, зазвонил телефон. Я сидела рядом, любуясь прибоем. Волны сияли при свете полной луны.

– Милая, – позвала я, – звонит телефон.

Она выскочила на балкон в зеленой пижаме и принялась рыться в сумке.

– Забавно, я думала, что здесь нет связи.

– Да? – ответила внучка в трубку. Я с волнением вслушивалась в беседу. – Неужели?