Для древних греков и римлян красный — первый из цветов, главный цвет. Но можно ли на этом основании назвать красный их любимым цветом? Судя по всему, нет. И не потому, что он не нравился, не был востребован, не потому, что его не восхваляли и не воспевали. Просто люди Античности еще не воспринимали цвет как абстрактное понятие. Современному человеку, говорящему на любом из европейских языков, не составляет труда сказать "я люблю красное и не люблю синее": совокупность хроматических терминов для него не сводится к одним лишь прилагательным, но включает в себя и существительные, которые обозначают хроматические категории, как если бы речь шла об идеях или концептах. Но у людей Античности дело обстоит иначе. Цвет не существует как вещь в себе, как абстракция, самостоятельная и независимая; он всегда существует в привязке к некоему объекту, к явлению природы или живому существу, которое он описывает, характеризует или индивидуализирует. Разумеется, римлянин может сказать "я люблю красные тоги, я не люблю синие цветы", но ему было бы затруднительно заявить "я люблю красное и не люблю синее", не уточняя, о чем идет речь. А древнему греку, египтянину или еврею это было бы еще труднее.

Когда именно произошла перемена, переход от цвета как материи к цвету как концепту? Трудно ответить на этот вопрос, эволюция совершается медленно, и в разных областях жизни ее темпы различны. Но есть основания полагать, что решающий сдвиг произошел в период раннего Средневековья, в частности в сфере языка и лексики. Например, у Отцов Церкви хроматические термины встречаются уже не только в качестве прилагательных, среди них есть и существительные. Конечно, такое бывало и в классической латыни, но нечасто и больше в тех случаях, когда цвет упоминался в переносном смысле, а не как собственно хроматический термин. Но у некоторых Отцов Церкви уже не так: существительные обозначают цвет в прямом смысле. Это или настоящие имена нарицательные, как, например, rubor или viriditas, или прилагательные в среднем роде либо субстантивированные (rubrum, viride, nigrum). Это доказывает, что цвет, прежде неразрывно связанный с материей, теперь начинает восприниматься как вещь в себе[77].

В XII веке, когда во всей Западной Европе распространяется система богослужебных цветов, а затем появляются первые гербы и язык геральдики, этот процесс, по-видимому, завершается: отныне к цветам можно относиться как к отвлеченным, обобщенным категориям, лишенным какой бы то ни было материальности, красное, зеленое, синее, желтое могут рассматриваться вне своих носителей, независимо от их яркости, их нюансов, от соответствующих им пигментов или красителей, — в общем, как к некоей абстракции. И среди этих цветов, отныне живущих своей, самостоятельной жизнью, самый любимый — красный.