Поворачиваюсь и натыкаюсь на тяжёлый взгляд женщины. Он, признаться честно, даже сбивает меня с толку.

— Что такое? — Хмурюсь я.

Подобное выражение лица — редкость для нашей старшей сестры. Хорошо, если встала не с той ноги, а если резко ухудшилось состояние кого-то из пациентов?

— А ты прям сияешь, как я ни погляжу. — Выдаёт она.

В её голосе не то сарказм, не то открытый упрёк.

— Что происходит? — Я прикрываю дверь в ординаторскую и сажусь в кресло.

Анфиса Андреевна остаётся стоять. Теперь уже она глядит на меня сверху вниз. Хорошо, что мы одни, потому что ощущение у меня такое, будто ей хочется поделиться со мной чем-то личным.

— А я всё думаю… — женщина укоризненно качает головой. Её взгляд, точно бритва, и сейчас она вспарывает меня им буквально на живую. — Что же такого случилось, что ты вдруг ожил?

— Не понял… — Сглатываю я. — Ожил? Я?

— Плечи расправил, ожил, стал общаться с коллегами… Улыбаешься вот, сидишь.

— Анфиса Андреевна. — Я отставляю кофе на столик. — Да что случилось?

— Думаю, отчего же это тебя отпустило? — Она обиженно поджимает губы, нервно теребит что-то рукой в кармане. — Расцвёл вдруг!

— Анфиса Андреевна, а что за тон?

Теперь мне не до шуток.

— Кукушкина приходила. — Вдруг выпаливает она. — Помнишь такую? Пациентка твоя.

— А… Алиса приходила? — У меня пересыхает в горле.

— Да. — Кивает женщина.

И ждёт от меня какой-то реакции.

А я судорожно соображаю, что же такого могла сказать Алиса, что настолько рассердило старшую сестру. Да какая разница? Неужели, я должен оправдываться за связь с пациенткой перед своим персоналом?

— Что ей было нужно?

— Вот. — Анфиса достаёт что-то из кармана халата, наклоняется и кладёт передо мной на столик. — Твоё? Узнаёшь?

Мой первый порыв — проверить карман брюк. Я дёргаюсь, но тут же застываю. Там не может быть кольца — оно тут, передо мной, на столике. К тому же, вчера я был в джинсах, и кольцо должно было остаться там. А если оно теперь здесь… Боже…

Видимо, я бледнею, потому что Анфиса Андреевна не удерживается, придвигает стул и садится напротив.

— Что? Что с тобой, Вадим?

Она всё ещё по-отечески строга, но я уже почти не слышу её голоса, он доносится до меня, как сквозь пелену. Я беру кольцо дрожащей рукой и замираю: что с ним делать? Надеть на палец, убрать в карман? Отчего вдруг это так сложно сделать под её хмурым взглядом?

— Что она сказала? — Спрашиваю я, прочистив горло.

Кольцо всё ещё у меня в руке.

— Да на девке лица не было! — Вспыхивает Анфиса Андреевна. — Ты что, ей ничего не сказал?

— Она… Нет, она не знает. Нет.

— Стало быть, думает, что ты…

Я киваю.

Женщина громко вздыхает.

— Тебя как вообще угораздило, Красавин? — Интересуется она. — Столько всех вокруг шарахался, жил затворником, а тут вдруг эта пациентка. Да ещё и беременная!

Я пожимаю плечами.

— Выходит, особенная она?

— Выходит, да. — Я сжимаю кольцо в кулаке.

— Мой мальчик… Ну, тогда тем более надо было ей сказать… про твоих-то…

— Я не мог. — Признаюсь я.

И дело совсем не в трусости. Просто трудно произнести вслух, что кто-то умер. Особенно, если он для тебя ещё жив — в некотором смысле. Кажется, что ты скажешь это, и оно тут же станет правдой.