И после этого надежда умерла. Не будь ее неусыпной заботы, слабый огонек угас бы уже давно. Каждое утро она брила и умывала его, сама, без помощи, перемещала с кровати в кресло и обратно. Она неотлучно находилась в его комнате — подавала лекарство, поправляла подушки, разговаривала с ним, как разговаривают с сильно очеловеченной собакой, без надежды на понимание или отклик, лишь в виде дани привычке: молитва после того, как утрачена вера.

Довольно многие, и в их числе признанный специалист-невропатолог, явственно давали ей понять, что все ее заботы расточаются втуне: если бы Джефри мог еще что-то понимать, он пожелал бы смерти; и дух его, который, верно, витает в неких иных пространствах, никогда бы не принял такой ее жертвы, он просил бы об одном: чтобы его наконец окончательно отпустили из темницы тела.

— Но, понимаете ли, — отвечала она, тихо покачивая головой, — когда я выходила за Джефри, я обещала быть с ним, пока… пока не разлюблю.

— Но вы же не можете любить это, — обычно возражали ей.

— Я люблю то, чем оно когда-то было. Что мне еще остается?

Специалист передернул плечами и уехал, а потом рассказывал всем, что миссис Кертен — удивительная женщина, да и прекрасная как ангел, однако, добавлял он, это же просто ужасно:

— Должен же быть хоть один мужчина — а может, и целый десяток, который отдал бы все, чтобы взять на себя заботы о ней.

Время от времени такие появлялись. То один, то другой подступался к ней в надежде — а потом отступался в благоговении. В женщине этой не осталось любви, кроме, как это ни странно, любви к жизни, к людям, живущим в мире, — от бродяги, которого она подкармливала, хотя сама жила скудно, до мясника, который передавал ей кусок дешевой вырезки через испачканный кровью прилавок. Иная стадия ее жизни осталась погребенной где-то в глубинах этой бесстрастной мумии, которая лежала, непрестанно обращая голову к свету с той же неизбежностью, с какой поворачивается стрелка компаса, и тупо дожидалась, когда последняя волна омоет сердце.

Одиннадцать лет спустя он умер глухой майской ночью, когда над подоконником витал запах сирени и ветерок доносил снаружи голоса лягушек и цикад. Роксана проснулась в два часа ночи и, вздрогнув, осознала, что вот она и осталась в доме одна.

После этого она долгие дни сидела на своей обшарпанной веранде, глядя куда-то через поля, которые медленно и размеренно спускались к бело-зеленому городу. Она пыталась понять, что ей теперь делать со своей жизнью. Ей исполнилось тридцать шесть, она была красива, сильна, свободна. Годы подъели страховку Джефри; ей пришлось, превозмогая неохоту, расстаться с акрами справа и слева от дома и даже заложить сам дом, правда не полностью.

После смерти мужа ее одолело великое физическое беспокойство. Ей не хватало привычных утренних забот о нем, не хватало торопливого похода в город, кратких и потому исполненных значимости встреч с соседями у мясника и бакалейщика, не хватало необходимости готовить на двоих, измельчать и перетирать ему пищу. В один из этих дней она выплеснула избыток энергии — пошла и перекопала весь сад, чего не делала уже много лет.