Симочка кивнула:

– Да, беги. Конечно, беги!

Ольга выскочила из дому, но не успела добежать даже до калитки – в сад ворвалась Ася. Недавно тщательно уложенные ее волосы были растрепаны, платье в пыли, чулки на коленях порваны – видимо, упала. Сумки вообще не было в руках. А лицо… Безумное, потерянное!

– Ася! – крикнула Ольга. – Он дома!

– Оля! – простонала Ася, похоже, не услышав, не поняв ни слова. – Его не отпустили! Не отпустили Васю! Вышли какие-то другие люди, а его не было! Не было! А когда я хотела что-нибудь узнать у охраны, меня прогнали и пригрозили, что арестуют, если я не уйду! Я бежала… я так боялась… Его не отпустили, Оля! Я же говорила, что нельзя верить, что этого не может быть!

– Асенька, – осторожно подошла к ней Ольга, – я же говорю, он уже дома. Вы просто разминулись. Василий Васильевич сейчас в ванной.

– Кто? – спросила Ася, болезненно щурясь. – Кто такой Василий Васильевич?

– Прекрати! – крикнула Ольга, с ужасом слыша в своем голосе такие же истерические нотки, какие звучали в голосе Аси. – Я говорю, твой муж дома! Он уже вернулся!

– Ася! – раздался радостный голос, и на крыльцо выскочил Василий Васильевич – босой, лохматый после ванны, еще не побрившийся, в брюках и рубашке, кое-как напяленных на мокрое тело. – Асенька! Я здесь!

Ася прижала руки к сердцу, повернулась на одном месте и внезапно грянулась наземь.

Ольга и Василий Васильевич бросились к ней, суетливо, испуганно начали поднимать…

Голова ее беспомощно заваливалась, глаза были открыты, но почему-то упорно смотрели куда-то в сторону.

– Асенька, – бормотала Ольга, то похлопывая ее по щекам, то с силой растирая руки. – Асенька, очнись!

Василий Васильевич молчал. Потом опустил жену наземь и осторожно прикрыл ей глаза.

– Зачем? – тупо спросила Ольга. – Зачем?..

Василий Васильевич притянул ее голову к своему плечу, уткнулся ей в затылок, зарыдал короткими, отрывистыми, страшными рыданиями. Его слезы мигом намочили ее волосы. И только тогда Ольга поняла, что случилось.

Москва, Сокольники, 1918 год

Гроза закричал от боли! Все померкло перед глазами, а когда он снова обрел зрение, то оказался лежащим на ступеньках веранды. Двор был залит светом автомобильных фар. Гроза увидел Лизу, которая стояла рядом с ним на коленях, беспомощно стиснув руки и с ужасом переводя взгляд то на каких-то вооруженных людей, которые вбегали в дом, то на Павла, азартно машущего им.

Гроза с трудом узнал его, такой торжествующей ненавистью было искажено это знакомое, всегда замкнутое, равнодушное лицо.

В тот же миг в доме раздались выстрелы.

– Папа! – отчаянно закричала Лиза, вскакивая и порываясь взбежать по ступенькам, однако Павел успел схватить ее за руку и дернуть к себе.

– Тебя не тронут, стой здесь! – рявкнул он и с торжествующим, победным выражением обернулся к какому-то человеку с «наганом» в руке: – Вот он, Гроза!

– Ты хорошо поработал, Ромашов, – небрежно бросил этот человек, и Гроза узнал Артемьева.

Они посмотрели друг другу в глаза, и в краткий миг этого обмена взглядами, потрясенного с одной стороны и насмешливо-снисходительного – с другой, Грозе вдруг стало понятно, что происходило и что произошло, как если бы у него открылось некое новое, тайное, всепостигающее зрение.