Этого времени хватило Трапезникову, чтобы выскочить из фургона, подхватить с трудом державшегося на ногах Грозу и протащить его сквозь толпу. Люди все еще не вышли из оцепенения страха и тупо смотрели на лежащего на земле Ленина. Его поддерживал выскочивший из автомобиля шофер, которого на мгновение охватило такое же оцепенение, как остальных.

Фургон был уже рядом. Дог свесился с козел и помог Трапезникову втащить Грозу внутрь. Руки Лизы и ее губы, прижавшиеся к его губам, – это было последнее, что успел почувствовать Гроза, прежде чем провалился в глубокое беспамятство.

Горький, 1937 год

– Лучше бы вы меня прописали, – угрюмо бормотала Симочка. – Все-таки близкий человек, родной, можно сказать. А то подселят невесть кого – наплачетесь потом!

Ольга, отжав намоченное в ледяной воде полотенчико и положив его на лоб Асе, выдохнула сквозь стиснутые зубы.

«Родной, можно сказать…»

Еще когда Васильевы только прописали у себя Ольгу, Симочка чуть не каждый день бубнила о новых правилах, согласно которым временно прописанные люди и даже обычные квартиранты могут получить право навсегда остаться жить в хозяйском доме. Ее намеков упорно не понимали. Тогда Симочка перешла в активное наступление и поведала некую историю про какую-то няньку, которая прописалась и выжила своих хозяев «с их законной жилплощади». Васильев, выслушав ее, расхохотался и велел не волноваться. Мол, сказку «Лисичка со скалочкой» он и без Симочки читал! И все же домработница никак не могла успокоиться оттого, что «какую-то няньку» в доме прописали, а ее, которая столько лет служит верой и правдой… ее не прописывают!

Теперь, пользуясь моментом, снова перешла в наступление. И ведь от души уверена, что Ася за нее схватится руками и ногами, как только узнает, насколько многодетных рабочих и крестьян к ней будут подселять.

– Я ведь с пяти лет, сначала с матерью, потом без нее, когда померла, начала по людям ходить. Шестнадцати лет замуж вышла, но и замужем не стало легче. Скотные дворы, поташный завод, все по чужим углам, а жилплощадью доброй, приличной так и не обзавелась. Неужто не выслужила?!

Симочка бубнила, бубнила, ныла, ныла… Она даже для приличия не пожалела Василия Васильевича, не посокрушалась, как он там, в бывшем Крестовоздвиженском монастыре, приспособленном теперь под место заключения, не поволновалась, как теперь будет жить мягкосердечная, но такая ни к чему не приспособленная Ася… Симочка старательно выгрызала для себя «приличную жилплощадь».

Ей было невдомек, что между Ольгой и Асей уже было втихомолку решено: Симочку придется рассчитать (денег оставалось в обрез), а им самим вместе с Женей перебраться в одну комнату, куда собрать все самое ценное, оставшееся в доме после обыска и «изъятия имущества врага народа», – и не противиться никаким подселениям. Толку из такого сопротивления не будет, а неприятностей наживешь несчетно!

Ася тяжело вздохнула, коснувшись нагревшегося полотенца на голове.

Ольга снова опустила его в воду. У Аси был жар, полотенце быстро нагревалось.

Она оставалась неподвижной, только иногда осторожно поглаживала бесформенный узелок, лежащий на кровати рядом. Иногда при прикосновении из узелка доносился странный, тревожный, гулкий звук, напоминающий стон.