Ларик сунул нож в карман, быстро окинул поле брани: тела; сплюнул длинно темным на снег и, шатаясь, подошел к ней.

— Пойдем отсюда!.. — она схватилась, сухо всхлипывая и трясясь.

— Теперь можно не торопиться, — невнятно проговорил он…

— Куда ты меня ведешь?

— Черный ход есть? Ну, с другой стороны? — он пришамкивал.

— Зачем?

— А ты хочешь, чтобы они запомнили подъезд и еще встретили тебя?

Под фонарем она взглянула со страхом: лицо в крови, струйка из угла рта, глаз заплывает. Он оступился, качаясь.

Во дворе он потянул рифленую дверь над ступенью: открыто.

— Ну пока…

— Куда ты такой? Пошли ко мне! Может быть, надо «скорую»…

— Не ерунди. «Скорая» вызовет милицию. Превышение пределов необходимой самообороны…

— Но они же там!.. А если догонят?

— Сегодня уже не догонят. — Он хмыкнул и скривился.

— А если у тебя сотрясение? Или переломы!

— Ой, без паники. Так схожу завтра в травму.

Он отпустил ручку двери и сел на ступеньку.

— Ну, иди отсюда…

—. Никуда я не пойду! — с неожиданной злостью и силой она схватила его под мышки, подняла, потащила наверх.

— Ладно, — сдался он. — Только на минутку… Помоюсь…

— Хорошо, хорошо…

В прихожей, закрыв дверь, чтоб не проснулись родители, сама сняла с него куртку, повела в ванную, пустила теплую воду:

— Больно? Тебе плохо?

Лицо стремительно опухало. Он осторожно потрогал ребра, потер бок:

— Нормально обработали. Свинцовых примочек нет? Разнесет…

— Не разговаривай, тебе больно…

— «Если смерти, то мгновенной…» — пробурчал Ларик невнятно из-под ее рук, бережно обмывающих его лицо (не целовать! не!).

— Надо смазать йодом… — растерянно решила она.

— Давно леопарда не видела? Перекись водорода есть?

Ступая на цыпочках, она притащила аптечку: порылась.

— Нет…

— И хрен с ней.

— А вот мазь календулы, мгновенно все заживляет!

— Если мгновенно — мажь, — согласился он, покряхтывая.

Закрыл глаза, наслаждаясь ее прикосновениями.

— Ты чего улыбаешься?

— Представляю, на кого буду похож завтра, — спохватился, хмур.

— Хочешь чаю?

Он подумал, должен ли по сценарию хотеть чаю. Не напутать бы.

— Если можно, покрепче… а то что-то в голове шумит.

— Тошнит? голова кружится? сотрясение, — всполошилась она. — Я вызываю «скорую»!

— А сухари потом будешь мне в лагерь сушить? — спросил он с холодной насмешкой.

— Почему?

— Да потому, что я их покалечил, и могут впаять срок! Говорю же: превышение пределов самообороны! Законы наши… Этому в Институте культуры не учат?

— Но они же втроем… с ножом!

— Решила избавиться от меня, сдав под суд?

Глотая чай и морщась, с сокрушенным вздохом заметил:

— И не хотел ведь сегодня никуда переться тебя провожать… (Она замерла: что? как, он предпочел бы, чтобы она… ее?..) И как толкнуло… будто предчувствие. Удачно, что ты была не одна. Я бы себе этого никогда не простил.

Она изнутри просияла, теплый ком прокатился из живота к глазам. Захлопотала, обретя удовольствие в роли хозяйки и сестры милосердия.

— Вызови такси.

— Куда ты такой поедешь? Сиди уж…

За ее спиной он одобрительно взглянул в зеркало, видик о’кей.

— Останешься здесь. А вдруг тебе станет плохо?

— Хочешь предъявить своим родителям с утра эдакую рожу середь квартиры? — сварливо возразил он.