До земли было всего восемь футов лестницы. Но я застыл в проходе. Папа улыбался так широко, что я испугался, как бы у него не треснуло лицо. Его волосы теперь были скорее седые, чем каштановые, и морщин заметно прибавилось. Что казалось невероятным – ведь я не видел его всего несколько недель.

Он встал у лестницы и простер ко мне руки, и я, хотя и понимал, что уже слишком тяжелый, прыгнул. Он поймал меня и, крепко прижав к себе, закружил как маленького. Он плакал и повторял: «Слава богу!» – а я, несмотря на то что у меня по лицу тоже текли слезы, молчал, потому что мне так хотелось слышать его голос.

– Я в порядке, пап, – сказал я, когда он наконец опустил меня и мы отошли от самолета. – Правда. Где мы? Почему ты в Монголии?

– Где ты был? – Он меня не слушал. – Расскажи мне все!

Касс и Эли спускались по веревочной лестнице, когда к нам подоспел медицинский фургон с эмблемой «MGL».

– Слушай, пап, – заторопился я, – в салоне один человек, которому срочно нужно в больницу. Он очень стар, и ему изрядно досталось.

– Хорошо… да… понял. – Взгляд папы переместился на самолет, и все его лицо будто окостенело. Я оглянулся и увидел, как доктор Бредли и Торквин со всеми предосторожностями спускают на землю профессора. К ним уже спешили врачи с носилками.

– Это всего лишь Торквин, – пояснил я. – Выглядит он немного странно, но ты привыкнешь. А это Касс Уильямс и Эли Блек.

Но папа будто не слышал.

– Радамантус Бегад… – пробормотал он. – Что здесь делает этот человек?

– Ты слышал о нем? – спросил я. – Он известный профессор Принстонского или еще какого-то университета.

– Йельского, – поправил меня Касс.

Бегад все стонал, пока группа монгольских рабочих в белых халатах укладывала его на носилки. Папа встал над ним, уперев руки в бока.

– Секундочку, – сказал он. – Я хочу задать этому мужчине пару вопросов перед тем, как его унесут.

Глаза профессора Бегада походили на полные ужаса пустые провалы.

– М-Мартин… – едва слышно выговорил он.

Откуда профессору Бегаду было известно имя моего папы?

– Я доктор Тереза Бредли, – вмешалась доктор Бредли. – Нам необходимо как можно быстрее доставить профессора в медицинское учреждение, иначе он может умереть!

– Я справедливый и добрый человек. – Лицо папы наливалось краской. – Я верю в милосердие, прощение и право, и я не признаю ненависть. Однако этот человек – единственный, не побоюсь этого слова, на всей земле, без которого этот мир был бы куда лучше. Этот человек… он… он чудовище!

– Папа! – Я никогда не видел его таким. В отчаянии я взглянул на потерявшую дар речи доктора Бредли. – Ладно, пап, я знаю, о чем ты сейчас думаешь. О том, что этот человек похитил твоего сына. Но как бы безумно это ни прозвучало, он хочет спасти нам жизнь. Мои друзья и я… мы носители особого заболевания, которое убьет нас…

– …когда вам исполнится четырнадцать, – договорил за меня папа. – Как случилось с Рэндаллом Кромарти. И со всеми другими детьми, которых изучали мы с твоей матерью.

Кромарти. Я вспомнил его слова, когда мы говорили по телефону в день моего исчезновения: «Ты прочел ту статью, что я тебе прислал? Про того беднягу Кромарти, который умер в кегельбане неподалеку от Чикаго?..» Он постоянно твердил об этих загадочных трагедиях, о детях, умиравших, казалось бы, без всякой причины.