– Я возьму, – сказала я, увидев, что продавщица ставит картину обратно в стопку.

– Вот эту? – Та сняла очки и удивленно взглянула на меня.

– Да, с матерью и ребенком.

– Это Мэри Кэссетт[1]. Разумеется, копия, не оригинал. – Женщина засмеялась, как будто я и так должна была догадаться, насколько абсурдно полагать, что это оригинал.

– А кто здесь изображен? Сама художница?

– Нет, у нее не было детей. Возможно, поэтому она так любила рисовать матерей с детьми.

Я принесла картину домой и повесила в комнате малыша. Вернувшись с работы, ты увидел, как я поправляю раму, и пренебрежительно хмыкнул.

– Не нравится?

– Как-то на тебя не похоже. В комнате у Вайолет ты вешала всяких зверюшек.

– А мне нравится.

Я хотела такого ребенка, мечтала ощущать на щеке прикосновение пухлой ручки. Мне отчаянно не хватало осязаемой любви.

Вайолет безмолвно наблюдала, как мое тело растягивается и изменяется. Малыш ворочался в животе весь день напролет, дрыгая крошечными пяточками. Мне нравилось лежать на диване с задранной футболкой, напоминая всем нам, что он здесь. Мы – семья из четырех человек.

– Снова возится? – спрашивал ты из кухни, моя посуду.

– Да, опять за свое, – кричала она тебе, и мы вместе смеялись.

Благодаря малышу наши отношения изменились, хотя точно и не скажешь, в чем именно. Мы стали добрее друг к другу, в то же время между нами образовалась дистанция – ты заполнял ее работой, а я сосредоточилась на себе. Точнее, на ребенке. Мы с ним счастливо сосуществовали вместе. Мать и сын.

Когда доктор ткнула пальцем в беспорядочные белые пятна на экране и сообщила: «У вас мальчик», – я закрыла глаза и впервые в жизни возблагодарила Господа. Два дня я хранила эту новость в себе; только на третий день ты удосужился спросить, что показало УЗИ. Во время первой беременности ты ходил со мной на каждое исследование. В последнее время мы общались только перед сном. У тебя появилось несколько крупных проектов, твое внимание занимали новые клиенты с большими деньгами. Я мало нуждалась в тебе, ведь у меня был сын.

Вайолет вызвалась помочь мне разобрать ее младенческие одежки. Мы устроились в прачечной и принялись складывать крошечные пижамки, которые я доставала из сушильной машины. Вайолет подносила их к лицу, вдыхала запах, словно вспоминая раннее детство. Она надела вязаный свитерок на куклу и принялась ее баюкать. Я поразилась, с какой нежностью она прикасается к пупсу, как ласково с ним разговаривает.

– Вот так ты делала. – Она осторожно качнула куклу два раза вправо, два раза влево, потом снова два раза вправо.

Сперва я не поняла, что она имеет в виду. Я взяла куклу у нее из рук и попробовала покачать так же. Тело моментально вспомнило движения. Вайолет не ошиблась. Я засмеялась, она тоже.

– Я же говорила!

– Ты совершенно права.

Удивительно, что она до сих пор это помнит. Вайолет положила руки мне на живот и повторила те же самые движения, укачивая младенца в моей утробе. Мы втроем принялись танцевать под ритм работающей стиральной машины.

Я чувствовала, как головка проходит сквозь огненное кольцо. На меня нахлынула эйфория. Ты наблюдал, как я вынимаю его из отверстия в своем теле и осторожно кладу поверх жилища, в котором он обитал двести восемьдесят три дня.