Я не могу противопоставить ему ничего, кроме ощущений, неясных мыслей. Я склонен верить, что Иосиф использует Иисуса, а последний даже не полностью осознает свою роль в этом спектакле, что колдун истинно верит, что воскрес. Помнит ли он о случившемся? Не принимает ли обморок на кресте за некое подобие смерти, а пробуждение – за воскресение? И насколько сам убежден, что воскрес?

Я не осмелился признаться Каиафе, что только одна женщина смогла убедить меня в невиновности Иисуса. Женщина по имени Клавдия. Моя жена всегда проявляла крайнее любопытство к разным религиям и, будучи римской аристократкой, умеет распознать демагогию прежде всех остальных. А Иисус внес успокоение в душу Клавдии, страдающей от нашей бездетности; он спас ее от рыданий, от кровопотерь; он наделил ее душу умиротворением и верой, и я на себе ощущаю их воздействие уже несколько месяцев. Конечно, Клавдия легко поверила в воскресение, но как не поддаться на такой умелый спектакль? И кто может доказать мне, что Иисус на самом деле не считал, что пережил смерть, а потом восстал из мертвых.

Я в одиночестве укрылся на самом верху крепости Антония. Я не осмеливаюсь признаться часовым, что выполняю их работу, что вместо них вглядываюсь в горизонт, что пытаюсь уловить малейшие облачка пыли на дорогах, ведущих в Иерусалим, надеясь каждое мгновение разглядеть за завесой пыли когорту, узнать среди солдат Иосифа и Иисуса.

Храни здоровье.

Я все еще жду.

Каждое мгновение я нахожу новую причину, объясняющую задержку моих когорт: я высчитываю расстояния, часы движения, приема пищи и необходимого отдыха, усталость лошадей. Но нетерпение есть жажда, которую не утоляют оправдания. Мне хочется спрыгнуть с крепостной башни, броситься в пустоту и взлететь над Галилеей. Меня бесят мои люди. Мне кажется, что на их месте я скакал бы галопом без раздумий и колебаний к овчарне или к постоялому двору, где укрываются Иосиф и Иисус. Мне тяжело быть начальником, отдавать приказы и в тщетной тоске ждать их беспрекословного исполнения. Я бы предпочел занять место одного, даже самого худшего из своих солдат, чтобы обыскивать кустарники острием копья, опрокидывать стога сена, прощупывать тюфяки и вскрывать сундуки.

Фабиан пришел попрощаться со мной. Он продолжает свой путь. Он тоже направляется в Назарет. Феномен Иисуса интригует его, но не более. Он не верит, что именно об этом человеке объявили астрологи, ибо двух знаков не хватает: знака царства и знака Рыб.

– Даже если за этим нищим следуют тысячи более или менее вшивых евреев, он не соответствует имеющемуся портрету нового царя мира.

Я молчал, не спуская глаз с западных дорог. Я не осмеливался сказать ему о Клавдии и попросить его, если он встретит мою жену, передать ей, как мне ее не хватает.

Он словно угадал мои мысли:

– Думаешь о моей сестре, Пилат?

– Да. Глупо. Но любовь делает нас такими слабыми.

– Напротив, Пилат, любовь делает сильным.

Я удивленно повернулся к Фабиану и внимательно посмотрел на него. И увидел не соблазнителя с блестящими глазами и улыбающимся нагловатым ртом, полном хищных белых зубов, а печального человека, чьи плечи сгибались под грузом невысказанной печали. Впервые Фабиан внушил мне не дух соперничества и ревности, а жалость. Он повторил: