— Ты не это хочешь сказать? Ты серьезно?

— Но есть убийства и убийства, — ответила Энн. — Если бы мне попался, человек, который убил, — как звали того старика?

— Я не помню.

— И я тоже. Все равно не выговорить.

— Давай дальше. Если бы он был здесь…

— Я бы разрешила вам застрелить его и даже пальцем бы не пошевелила. И потом сказала бы вам: молодец! Вы помните, как я вам говорила, что не могут изобрести противогазов для детей?

«Вот что у нее в голове: матери в противогазах остались живы и смотрят, как их дети выкашливают внутренности». Он сказал упрямо:

— Беднягам, считай, повезет. А какое мне дело до богатых? Я бы своих детей в этот мир и не впустил… Понимаешь, я получил образование. В одном из домов Ее Величества. Они их так называют — «дома». А что ты думаешь значит — «дом»? — но не дал ей ответить. — Не знаешь. Ты думаешь, это муж на работе, газовая печка, двойная кровать, шлепанцы, колыбельки и так далее. Это не дом. «Дом» — это одиночное заключение для мальчишки, который заговорил в церкви, и розги почти за все, что бы ты ни сделал. Хлеб и вода. И сержант, раздающий подзатыльники, если ты захотел побаловаться. Вот что значит «дом».

— Так он же и старался это исправить. Он был такой же бедный, как и мы.

— О ком ты говоришь?

— Об этом старике, как его там звали. Разве вы не читали о нем в газетах? Он снизил расходы на армию, чтобы очистить трущобы. Там были фотографии. Он открывает новые квартиры, говорит с детьми. Он был не из богатых. Он не хотел войны. Потому-то они его и убили. Могу поспорить, что есть люди, которые наживаются на его смерти. И он сам выбился в люди, писали в газетах. Его отец был вор, а мать кончила жизнь…

— Самоубийством? — прошептал Рэвен. — Ты читала, как она…

— Она утопилась.

— Этого достаточно, чтобы задуматься.

— Да, я сказала бы, что парню, который убил старика, есть о чем подумать.

— Может быть, он не знал того, что написано в газетах. Люди, которые платили ему, — они знали. Может быть, если бы мы знали, каково пришлось тому парню, поняли бы его точку зрения.

— Пришлось бы немало поговорить, чтобы я его поняла. Давайте лучше спать.

— Мне надо подумать.

— Вы будете лучше думать, если поспите.

Но ему было слишком холодно, чтобы он мог заснуть. Ему нечем было укрыться, а его поношенное черное пальто было тоньше, чем бумага. Под дверь вполз сквозняк, который, быть может, прилетел по замерзшим рельсам из Шотландии и принес с собой дыхание ледяного тумана с моря. Он подумал про себя: «Я не хотел зла старику, в этом не было ничего личного…» «Я бы разрешила вам застрелить его и даже пальцем бы не пошевелила. И потом сказала бы вам: «Молодец». Он поймал себя на сумасшедшей мысли: встать, выйти с пистолетом, в руке и дать им застрелить себя. Но тут он подумал, что все, что он узнал о старике, прибавилось к его счетам с Чолмонделеем. Чолмонделей обо всем этом знал. За это он получит еще одну пулю в жизот, и еще одну получит хозяин Чолмонделея. Но как их найти? Он вспомнил, что на стене в кабинете старого министра висела фотография, которую тот как-то связал с рекомендательным письмом, фотография молодого человека со шрамом, человека, который сейчас уже стар.