Возможно, что и были дисциплинированные советские воинские части. Кёнигсбержцы таких не видели. Они познали только толпы распоясавшихся извергов, охваченных местью, учинивших грабёж, воровство, изнасилования, поджоги, без признаков какого-либо порядка и здравого смысла. Многие известные кенигсбержцы предпочли добровольно расстаться с жизнью, чем быть беспомощно отданными на произвол опьянённому победой врагу. Тысячи подверглись ужасным истязаниям, немало было и убито. В мероприятиях, с которых новые власти начали укрепление своего господства, не просматривалось никакой системы. Во всём царил абсолютный произвол. Всё, что до сих пор было смыслом жизни и социального устройства, перестало существовать; всё стало добычей победителей: собственность и жильё, семья и друзья, сама жизнь. Безумием, имевшим своего рода методическую последовательность, являлись беспорядочные сборы мужчин, женщин и детей, которых толпами бесцельно прогоняли по окрестностям, демонстрируя так называемые «пропагандистские марши». Тех, кто не поспевал за колонной или по дороге падал, убивали или оставляли на произвол судьбы. Так погиб в придорожной канаве славист профессор университета Ханс Майер. Его последняя лекция за несколько недель до этого была посвящена Достоевскому. Выживших после этих маршей русские содержали в лагерях, как пленных, на голодном пайке и без определённого срока, например, в ротенштайнских казармах. Других отправляли из города в Штаблак или Инстербург. Многие были оставлены на произвол судьбы и погибли от голода и болезней.

Советские власти использовали в своих целях некоторых немецких коммунистов, доносивших на своих сограждан, хотя в душе они и презирали их; они не стали создавать в Кёнигсберге немецкую администрацию, а с самого начала заменили её системой местных русских комендатур, которым подчинялись и немцы. Это не означало, что комендатуры проявляли человеческую заботу о беззащитных людях, попавших к ним в руки; в первую очередь их использовали, как рабочую силу для нужд оккупационных властей. Для многих это было спасением от голодной смерти. Немцы и немки работали на нового хозяина в пекарнях, кузницах, столярных и пошивочных мастерских, на электростанциях и мельницах, в бригадах по уборке улиц, сначала за продукты питания, а затем и за деньги. При этом с течением времени возникали даже хорошие отношения с русскими начальниками, так как немецкие специалисты высоко ценились; но это было скорее исключением.

В двух областях деятельности власти оставили немцам ограниченный круг собственной ответственности. Так как они считали религию делом личным, они не имели ничего против того, что немцы организовывали религиозные общины, а оставшиеся в городе евангелические и католические священники проводили богослужения, крестили детей, хоронили мертвых и заключали брачные союзы. Священники постоянно находились в опасности быть избитыми или ограбленными, когда они посещали тех, кто нуждался в слове Божьем. Двое из них, Леопольд Бекманн и Эрнст Мюллер, стали жертвами такого нападения; другие умерли от лишений. Поверенным немецкого населения в переговорах с русскими стал мужественный пастор Хуго Линк, которого в марте 1947 года власти даже хотели сделать епископом земельной евангелической церкви Восточной Пруссии. Духовная поддержка, которую кёнигсбержцы находили в лице своих пасторов, была столь же важна для сохранения их жизненных сил, как и деятельность врачей.