Прошла минута-другая, и суета в вагоне улеглась. Поезд тихо оттолкнулся от перрона и, набирая скорость, устремился на запад. Позади остались пригороды. За окном мелькали живописные перелески, украшенные разноцветьем увядающей листвы. Их сменили уходящие за горизонт бескрайние поля. Уставшее за день солнце полыхающим золотом разлилось по Волге, веселыми бликами прыгало с полки на полку и нежным теплом согревало лица пассажиров.
Сметанины, распихав сумки и чемоданы по углам, переоделись в спортивные костюмы и под убаюкивающий перестук колес предались каждый своим мыслям. Он отсутствующим взглядом смотрел на живописные пейзажи и был равнодушен к ним. Поездка на родину ничего, кроме раздражения, в душе не вызвала. В отчем доме ему все было чуждо. Проглядывавшая из всех углов убогость в последний перед отъездом день стала невыносима. Она преследовала его повсюду: на улицах, больше напоминавших автодром, в магазинах, где орущая толпа ломилась за парой свиных ножек, и здесь, в вагоне с лязгающей над головой верхней полкой.
Все это было чуждо Сметанину. Всем своим существом он находился «там»! Там, где, как ему казалось, не будет сидевших в печенках блата и дефицита, дураков-начальников и завистников-коллег. Там, где у него будет все: вилла на берегу Атлантики, а не деревянная развалюха на берегу Клязьмы, роскошный «мерс», а не дышащий на ладан «жигуль», имя на первых полосах газет и, наконец, гонорар с шестью нулями за сенсационное разоблачения «борца с тоталитаризмом и преступлениями монстра КГБ».
Грохот распахнувшейся двери и стремительное появление в купе крепких суровых парней, изумленно-испуганные лица пассажиров и проводника вагона, растерянно переминавшихся за их спинами, обожгли Сметанина страшной догадкой: «Это провал!» Липкий пот заструился по спине. На лбу выступила холодная испарина. Не лучше выглядела и жена. Она с трудом держалась на ногах. В ее расширившихся от ужаса глазах застыли мольба и страх. Как сквозь вату до Сметаниных доносились слова: «постановление», «арест», «обыск».
Чужие руки по-хозяйски перебирали вещи, прощупывали каждый шов на рубашках, брюках и платьях. Даже туалетные принадлежности не остались без внимания следователя. Обыск подходил к концу и ничего не дал. Сметанин перевел дыхание. Одна улика — очки — находилась на его лице, а другая — футляр для них — лежала в атташе-кейсе. Он все еще надеялся, что и на этот раз пронесет.
И тут пальцы следователя коснулись футляра для очков. Он бросил испытывающий взгляд на Сметанина. У того сдали нервы, и лицо пошло красными пятнами. Прошло еще мгновение. И, к изумлению пассажиров-понятых, в футляре открылась полость-тайник. В нем находились инструкция по связи с американской разведкой в Москве, исполненная на семи листах, шифрблокнот и таблица-заменитель.
Рука Сметанина непроизвольно дернулась к очкам и, едва коснувшись дужки, будто от удара электрическим током, бессильной плетью упала вниз. Этот подарок Нортона «на крайний случай» тогда, в Лиссабоне, он воспринял с иронией и пообещал вернуть в целости и сохранности. Свое обещание ему так и не суждено было выполнить.